Понимаем ли мы Евангелие?

Тростников Виктор Николаевич

Правда, благодаря праведнику Ною эти чрезвычайные меры в последний момент были отменены: Бог решил произвести от Ноя как бы новое людское племя. С помощью Потопа Он обрубил у древа человечества все ветви, кроме этой единственной, и стал выращивать из нее новую вершину пирамиды, так что необходимость демонтировать ее нижние ярусы отпала. А что, если бы праведника не нашлось? Сколько ярусов снес бы в этом случае Творец — может быть, все? Если так, то это и был бы конец света, так как он означает именно ликвидацию всей пирамиды.

Читая Библию, полезно обращать особое внимание на самые популярные ее места, так как именно из-за того, что мы часто их слышим, возникает эффект привыкания, а следовательно, и иллюзия, будто мы их понимаем, хотя на самом деле это не так. Одна из самых известных фраз Библии — та, с которой она начинается, то есть первая фраза Священного Писания вообще. Она звучит так: "В начале сотворил Бог небо и землю" (Быт. 1, 1). Что это значит? Ясно, что это было не астрономическое небо, которое Бог создал лишь во второй день и назвал "твердью", и не геологическая земля, созданная в третий день и названная "сушею". Эти "земля" и "небо" — то же самое, что "видимые" и "невидимые" в Символе Веры, Естественно предположить, что слова, которыми открывается богодухновенная книга, имеют ключевое значение и перескочить через них, как следует не вдумавшись, так же недопустимо, как, читая "Начала" Ньютона, перескочить через их первую аксиому сразу ко второй. Однако мы их как раз и не осмысливаем, торопясь перейти к более содержательным, по нашему

мнению, событиям, происходившими последующие дни творения. Но понять происходящее в дни с первого по шестой невозможно, если не понять, что было создано в "нулевой день". Почему, прежде, чем приступить к творению на "земле", описанному в Шестодневе, Бог предварительно сотворил, помимо "земли", еще и "небо"? Важность этого акта подчеркивается употреблением здесь древнееврейского глагола "бара", выражающего особое творческое усилие. В первый, второй, третий и четвертый дни Бог уже не "творил", а "мастерил, и вернулся к подлинному творчеству лишь в пятый и шестой дни, когда создавал высших животных ("душу живу") и человека. Почему же эти три созидательных акта обозначаются одним и тем же словом? Это объясняется тем, что задача, решаемая Творцом, во всех трех случаях была по сути одной и той же. Ведь что такое "небо"? Это в первую очередь его обитатели, "силы небесные", мириады одушевленных существ, имеющих собственный ум, собственные чувства и собственную волю. Хотя эти существа и бесплотны, точнее, облечены в более тонкую материю, чем мы, они сходны с нами тем, что тоже являются свободно-разумными личностями и поэтому могут употреблять свой разум и свою волю не так, как хотелось бы Творцу, а совсем иначе, и даже употребить их против своего Творца, бросив Ему вызов. Тут присутствует замысел совершенно особого рода: этот замысел должен быть непременно осуществлен, ибо "Бог поругаем не бывает", но в то же время в нем самом заключена возможность его неосуществления. В лице свободных существ Бог создает камень, который не сможет поднять, но который, тем не менее, будет Им поднят. Вот эта-то невместимая в человеческое разумение и выпадающая из человеческой логики "инженерная задача" и требует уровня изобретательности "бара", все остальное сделать уже гораздо проще. Поэтому этот термин отнесен в Шестодневе только к созданию одушевленных тварей — сначала ангелов, потом зверей и людей. Оно под силу лишь Самому Богу, помочь тут Ему никто не может. А вот когда создавались светила или конструировался механизм синтеза белков, тут использование подмастерьев было вполне уместным — они могли, например, производить математические расчеты или делать какую-то другую работу, имеющую технический характер. Во многих околохристианских философских текстах эти подмастерья именуются "демиургами (всегда во множественном числе), и такое употребление этого слова гораздо правильнее, чем то, которое восходит к Платону, назвавшему "Демиургом", верховного Творца. Ведь по-гречески это слово означает "народный умелец", то сеть ремесленник, а по отношению к Богу оно не только неточно, но и неуважительно. Это, конечно, случайность, но получилось так, что наиболее адекватно термин "демиург" звучит по-французски, где его можно понять как "полутворец". Именно так звучало это слово для французского уха Рабле, который обыграл это звучание и дал своему главному персонажу имя "Панург". Для книги, которая была манифестом поднявшего голову атеизма, это была блестящая находка: ваш бог, дескать, только наполовину творец, а мой смертный человек — "всетворец". Как тут не вспомнить, в какую хвастливую "панургиаду" разрослась идеология гуманизма в двадцатом веке: "нам нет преград ни в море, ни на суше" и т. п. Но и это, и космические проекты, и генная инженерия, и искусственный интеллект — все лопнуло как мыльный пузырь, и теперь нам все более становится ясно, кто же все-таки Всетворец, а кто полутворец.

На протяжении первых пяти дней творения помогающими Богу демиургами могли быть только ангелы — других одушевленных существ тогда еще не было. Когда был создан человек, Господь тут же и его пристроил к работе: поручил ему придумать имена животным. А до этого Творцу приходилось опираться лишь на помощь "сил небесных, которые, конечно же, именно ради этой помощи и были сотворены еще до начала творения. Прежде чем начать серьезную работу, надо подготовить инструментарий, и они как раз и явились таким инструментарием. В целом они не только оправдали свое сотворение, но и получили высокую оценку в Библии. В начале второй главы Книги Бытия, как бы подводя итог сотворению мира, автор говорит: "Так совершены небо и земля и все воинство их" (Быт. 2, 1). Поскольку о совершенстве Адама и Евы в тот момент говорить было еще рано, речь здесь может идти только об ангелах, и их совершенство может означать лишь то, что они здорово помогли Творцу в эти сверхнапряженные шесть "дней". Но абсолютно гладко все пройти не могло — ведь небесным силам была дана такая опасная вещь, как свобода. Один из самых лучших подмастерьев Бога — ангел по имени Денница, успешно решив те частные задачи, которые были ему поручены, возомнил о себе сверх меры и решил, что он не только может работать совершенно самостоятельно, но может создать свою собственную вселенную, которая будет лучше Божьей. Как тонки и коварны бывают соблазны, как обостренно бдительным должен быть каждый, кто обладает свободой! Денница, он же Люцифер, начал с, казалось бы, безобидного и даже похвального творческого азарта, а каким ужасным был конец! Увлекшись своим делом и видя, что у него что-то получилось, он захотел, чтобы его никто не ограничивал, и стал раздражаться вмешательством Бога и Его советами: не мешай мне, я сам! Он не понимал, что, если бы не Дух, который по милости Божьей все время на него нисходил, никаких творческих способностей у него вообще не было бы. Зарвавшись, он вошел в полосу неудач, но вместо того, чтобы отрезветь и покаяться, обозлился неудачами еще больше и стал винить в них Бога, Который якобы завидует ему и нарочно вредит. Это все больше и больше разжигало в нем ненависть к Богу и углубляло отпадение от Него, но, тем не менее, он оставался привязанным к Богу, ибо не обладал способностью творить из ничего, а поэтому мог создать свою вселенную только из ворованного у Него материала, т. е. из соблазненных ангельских и людских душ. А соблазнять души нельзя иначе, как лестью, ложью и обманом, вот он и стал "лжецом и отцом лжи" (Ин. 8,44).

Сколько он соблазнил ангелов, нам дела мало. Но то, что он соблазнил наших прародителей, самым непосредственным образом сказалось на нашей судьбе. Сотворенный Богом человек исказил свое естество грехом, и из него не получился тот друг Господень, ради которого все и было затеяно. Это действительно оказался неподъемный камень. Но, как говорят в народе, Бог камень не подымет, а землю опустит — все равно достигнет своей цели, хотя и другим способом. Та мера святости, какая, согласно Замыслу, должна была сосредоточиться в одном Адаме, теперь стала набираться Богом из последовательности сменяющих друг друга поколений, введенных в русло исторического времени. И именно в свете этого обстоятельства нужно осмысливать эсхатологическую тему.

Вспомним еще раз: "Бог поругаем не бывает" (Гал. 6, 7). Что Он задумал, то осуществится непременно. Введенный в действие после первородного греха запасной вариант создания богоподобного человека, называемый Домостроительством, состоит в том, чтобы полноту богоподобия, которой должен был обладать Адам, собрать, как мозаическую икону, из множества угодников, каждый из которых не вполне совершенен, когда в этот синтетический образ будет вставлен последний камешек, дальнейшее существование "неба и земли" потеряет смысл, и настанет Восьмой День Творения — отлаженная и проверенная "в материале" пирамида жизни с сонмом святых на вершине будет взята из нашего мира в Царствие Божие. Это значит, что "день икс" не придет прежде того, как человечество произрастит нужное количество святых. Об этом прямо сказано

в Апокалипсисе. Тайнозритель сообщает нам, что, когда святые мученики, пострадавшие за Христа, возопили к Нему громкими голосами, спрашивая, почему так долго нет Страшного Суда, Он ответил им: подождите, пока дополнится ваше число (Откр. 8, 10). Если же раньше этого момента человечество так испортится, что вообще перестанет производить святых, Господь прибегнет к осуществлению какого-то третьего варианта. Разумеется, для нас он так же непредсказуем, как для ветхого человека была непредсказуема Голгофская жертва, но в любом случае с ним будут связаны коренные переделки ярусов тварного бытия, которые людским сознанием будут восприняты как катастрофы и катаклизмы. Это может быть даже уничтожение всего живого, какое чуть не произошло в дни Потопа, но все же нижние ярусы пирамиды сохранятся, то есть это будет вовсе не конец света, а, наоборот, затягивание его существования. Поэтому и было сказано, что эсхатология и катастрофизм — противоположные категории. Первая означает окончание работы, вторая — ее продолжение или возобновление.

Здесь так и подмывает немного порассуждать от себя — уж очень соблазнительна эта тема для умственных упражнений. Думается, если смотреть на них именно как на интеллектуальную гимнастику, они не будут грехом.

Просматривая Четьи-Минеи, замечаешь закономерность: больше всего святых было в первые века христианства, в средние века их количество уменьшилось, но оставалось еще достаточно большим, а в новое время их стало совсем мало. Об этом писал святитель Игнатий Брянчанинов, это говорил преподобный Серафим Саровский, это предсказано и в самом Евангелии. Но так и должно быть! Ведь если вы хотите наполнить некий сосуд маслом, не перелив через край, вы будете сначала лить его толстой струей, по мере поднятия уровня делать ее все более тонкой, а к самому концу станете его уже капать, чтобы не пропустить ту каплю, которая окажется последней. Если эта аналогия правомочна, мы можем заключить, что одним из признаков близости конца света является оскудение святости. Апокалиптическая глава Евангелия (Мф. 24, Мк. 13, Лк. 21) подтверждает это — там сказано, что по причине умножения беззакония в людях охладеет любовь, а без любви не может быть никакой святости. Применяя этот признак к нашему времени, мы можем сказать, что у нас гораздо больше причин для эсхатологических настроений, чем у наших предков, живших в конце пятнадцатого столетия, когда Русь была наполнена молитвенниками и праведниками. Но для этих настроений есть еще одно основание, более серьезное, содержащееся в той же главе, и уже ради его одного нам нужно эту главу читать и перечитывать. Дело в том, что другие пророчества Иисуса о грядущих страшных событиях имеют три плана: первый — связанный с последовавшей после этого лет через сорок иудейской войной; второй — относящийся к падению великих царств древнего мира, и третий, который сегодня только нам интересен — несущий информацию о конце всего. Но четырнадцатый стих этой главы в Евангелии от Матфея по единодушному мнению всех комментаторов относится только к концу времен, то есть является чисто эсхатологическим. Вот он: "И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец". И мы видим, что этот сугубо апокалиптический признак, единственный столь определенный и конкретный признак во всей главе, впервые за всю историю человечества может быть отмечен как имеющий место. До сих пор этого признака не было, и если кто-то усматривал его, это было ошибкой или натяжкой. Блаженный Августин так говорил об этом: "Если кто думает, что слова: проповедано будет Евангелие царствия по всей вселенной значат, что это сделали сами апостолы, то на основании достоверных свидетельств можно доказать, что этого не было. Потому что есть в Африке бесчисленные народы, среди которых еще не проповедано Евангелие". Теперь таких народов нет уже не только в Африке, но и на всем свете. Евангелие всюду распространяется миллиардными тиражами, лежит во всех гостиницах, рассылается бесплатно, продается от северной Гренландии до мыса Горн во всех книжных лавках и стоит дешевле, чем плохой завтрак. Что же из этого следует?

Вместе с другим признаком, которым является явное оскудение святости, этот признак прямо указывает на близость конца времен. И все же здесь остается неопределенность: мы не знаем точно, что такое "близость", Евангелие не называет дат, а просто говорит: "и тогда придет конец". Но что значит "тогда"?

Толкование этого слова наталкивается на некий парадокс. С одной стороны, Иисус говорит: "в который час не думаете, приидет Сын Человеческий" (Мф. 24, 44). С другой стороны, Им указаны признаки, которые характеризуют именно наше время и никакое другое. Как же, имея явные признаки, мы можем "не думать"?

Разгадка парадокса заключается как раз в одном из признаков — в оскудении святости. Последний камешек, вставленный в мозаику Божьего подобия, окажется единственным святым, живущим на земле, — другие будут уже не нужны. А это значит, что все остальные люди будут грешниками, а грешники, даже читая Евангелие, ничего усвоить из него не могут и не могут правильно думать о таких вещах, как конец времен. Они будут не готовы к последнему часу не из-за недостатка предупреждений, а из-за своего легкомыслия.

Впрочем, само понятие сроков становится здесь сомнительным, датировка имеет смысл лишь в случае катастрофы, но не в случае финала. Когда последний святой войдет в Царствие, историческое время будет упразднено, ибо оно было необходимо только для выращивания святых, а значит будет упразднено и физическое время, обеспечивающее существование исторического. Но о какой же дате можно говорить, если нет времени? Ведь во второй раз Бог-Сын явится нам уже не в человеческом облике, а в Божественном, то есть в Святой онтологической сущности, а она невместима в пространство и время. Эта сущность приоткрылась трем апостолам в день Преображения Господня на Фаворской горе, и тогда там, несомненно, исчезло время, ибо они увидели живого пророка Моисея, который по шкале исторического времени давно был мертвым. В нашем пространственно-временном мире "Бога не видел никто никогда" (Ин. 1, 18), а значит и не увидит, поэтому сначала будет упразднено время, а потом уже нам явится Христос, и это Его пришествие нельзя будет зафиксировать ни по каким часам, ибо еще до этого все часы остановятся на нуле. Именно такая последовательность событий дана в евангельской эсхатологии: "солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; тогда явится знамение Сына Человеческого на небе" (Мф. 24, 29). Таким образом, "близость", о которой мы сегодня так часто говорим, правильнее понимать не в положительном смысле, а в отрицательном: это не наличие каких-либо грандиозных происшествий в будущем, а отсутствие самого будущего. Это скорее не "близость, а "краткость" — краткость остающегося у нас времени.

Впрочем, эта фраза неудачна, тут не следует говорить "у нас". В этом обороте вылезает наружу порождаемая нашей безбожной цивилизацией наша стадность. Когда люди теряют Бога, они начинают жаться друг к другу, забывая наказ Псалмопевца: "не надейся на князи, на сыны человеческие, в них же несть спасения; изыдет дух его и возвратится в землю свою, в той день погибнут вся помышления его". Замечали ли вы, что, ожидая конца света, мы как-то мало его боимся: на миру, мол, и смерть красна. Но это опасное заблуждение, у нас не будет никакой коллективной смерти, каждый умрет индивидуально, в одиночку, как умирали все люди, когда-либо жившие на земле. Если исторического и физического времени осталось, скажем, 12 лет, это означает только то, что если мне 65 лет, а соседу 20, то я умру в 77, а он в 32. Так что, важно это для меня, что он умрет в тридцать два года? Мне вообще не должно быть до этого никакого дела, а должно быть дело только до того, что мне лично предстоит такая таинственная вещь, как смерть, и такое страшное ее последствие, как ответ перед Богом за прожитую жизнь. Поэтому то, что было сказано выше, давайте скажем иначе, более точно: читатель! по тем признакам, которые указаны в Евангелии, у тебя остается мало времени, не теряй его впустую. Это, собственно, и говорит нам Христос в Евангелии: