Понять Россию. Опыт логической социологии нации
Шрифт:
Принятие Византийской ветви христианства
Мы уже отмечали, что Христианство в его византийском варианте было перенесено к нам, когда оно уже приобрело все черты идеологии власти и потому бралось древнерусскими князьями как инструмент централизации государства и укрепления в нем авторитарного начала.
При этом ортодоксальная церковь, в отличие от римской, не претендовала активно на власть земную, а потому была удобна именно как вспомогательный инструмент для формирующейся абсолютной монархии. Русская церковь изначально (по образцу греческой) зависела от великого князя и церковные иерархи были самостоятельны лишь в чисто церковных делах.
В Византии же отношения светской
Кроме того, принятие крещения от Рима обуславливалось для киевского князя признанием римского главенства не только в делах церковных, но и государственных. Это сделало бы Киевскую Русь объектом политической экспансии Рима – прецедентов такого рода в X веке уже было не мало. Можно напомнить в связи с этим, что император священной Римской империи Оттон I уже направлял в 961 году в Киев церковную миссию во главе будущим архиепископом Магдебургским Адальбертом, которая, собственно говоря, завершилась безрезультатно. Однако в ряде других славянских земель ему все же удалось создать епископства, и затем эти земли были вовлечены в состав Священной Римской империи.
Совершенно иная ситуация складывалась в случае крещения Руси при посредстве Византии. Согласно византийской традиции новообразованная церковь должна была включиться в структуру Древнерусского государства и признать власть киевского князя как богоустановленное начало, которому должны повиноваться все – в том числе и церковная иерархия. К тому же, как отмечают историки, византийский император Василий II, управлявший вместе с братом Константином IX, остро нуждался в помощи Владимира Святославовича для подавления восстания своего полководца Варды Фоки. Поэтому предложение о «крещении Руси» по византийскому обряду (равно как и обещание выдать за князя сестру императоров Анну) воспринималось не как оказание милости язычнику, а как благодарность могущественному государю соседней державы за оказанную им важную услугу.
Владимир остановил свой выбор на византийской разновидности христианства, руководствуясь, прежде всего, практическими соображениями: новую религию киевский князь принял от Византии как союзник и обращение в новую веру не ставило Киевскую Русь в прямую политическую зависимость от Византии.
Важно отметить, что Византийская церковь была куда более глубже приспособлена к утверждающемуся на Руси авторитаризму, чем Римская даже на догматическом и каноническом уровне. Так Православие утверждает, что Бог Дух Святой исходит только от Бога Отца, тогда как по католическому догмату он может исходить и от Бога Сына. В этом можно было усмотреть скрытый политический смысл, опасный для желающего властвовать безраздельно.
Важным же каноническим различием в католицизме и православии, которое, безусловно, оказало влияние на самобытность и нашего развития, стал принцип организации церкви. Православие не имеет единого мирового центра, оно разделяется на ряд самостоятельных автокефальных церквей. Католическая же церковь представляет единую мировую организацию, что создает важные культурные предпосылки для более интенсивной интеграции народов, исповедующих католицизм.
Наш религиозный «изоляционизм» фактически был идеологическим обоснованием независимой политики Руси и стремления оградить себя от влияния более развитой Европы, так как оно неизбежно оборачивалось попытками подчинения себе новообращенных варваров, к тому же с точки зрения Рима и еретиков.
Принятие Византийского религиозного наследия создало парадоксальную ситуацию. Оно отрывало Русь от магометанской Азии, но и создавало серьезный барьер между нами и христианской Европой. Особенно после разделения церквей и тем более после крушения Византийской империи.
С точки зрения православия Римская церковь была еретической (Рим отвечал нам тем же), а это предопределяло особый характер отношений Руси – России с европейскими странами. Для нас связи с ними были даже более нежелательными, чем с мусульманами. По отношению к последним мы могли ощущать свое превосходство хотя бы как над иноверцами. С еретиками же мы вообще не могли иметь никаких сношений.
Тем более, что Европа от века к веку все более демонстрировала свое превосходство над нами как в области технологической и культурной, так и в области государственного управления. А потому по отношению к Западу мы чувствовали явную ущемленность своего национального самолюбия, которую удобно было скрыть религиозной отчужденностью.
Следы явного отчуждения от всего, что шло от «латинян» мы в изобилии можем найти в нашей истории. Сохранение религиозной чистоты было предпочтительней даже очевидным выгодам нормальных торгово-экономических связей. Однако уже с XVI–XVII веков подход Московских государей к контактам с Европейскими странами будет все более прагматическим. Религиозная конфронтация все менее будет мешать установлению экономических связей и заимствованию технологий. И все же, оценивая ориентацию связей России с европейскими странами, можно сказать, что отдаваемое нами предпочтение Англии, Голландии и Швеции объясняется не только их технологической продвинутостью и удобством морских сношений, но и тем, что это были протестантские страны, находившиеся в конфронтации к Риму.
В целом же, оценивая принятие Русью православия следует отметить следующее:
Не отрицая в целом позитивного значения приобщения к христианской культуре, стоит отметит и иные важные последствия принятия именно Византийского варианта вероисповедания. И прежде всего то обстоятельство, что присоединение к ортодоксальной церкви предопределило наше культурное междометие между Востоком и Западом и четко прослеживаемое на протяжении всей нашей истории стремление оградить себя от влияния западной культуры, в том числе и политической, которая считалась чуждой, вредоносной и не приемлемой для России.
К тому же после ухода с исторической сцены Византии мы вообще остались практически единственным значимым осколком особой культуры, которая под натиском Западно-Римской империи, варваров, а затем и мусульманских завоевателей долгое время формировалась как культура «осажденной крепости» с ожесточенной подозрительностью и противостоянием любому внешнему воздействию. Со всеми вытекающими последствиями. В том числе и переданными нам по наследству.
И наконец, пожалуй, самое важное – вместе с религиозной идеологией мы приняли за основу законодательства византийское, а не римское право. И если последнее четко ориентировано на защиту человека, то в основе первого лежит, прежде всего, интерес государства.
Монголо-татарское иго
Нет нужды подробно останавливаться на описании системы подчинения, которую установили для Руси монголо-татары. Она широко известна и от нас требуется только избежать стереотипной трактовки влияния монголо-татар на развитие нашего национально-государственного обустройства и саму ментальность.
Хитрость созданной монголо-татарам и системы заключалась в том, что они управлялись с покоренным народом и обирали его, его же руками. Вернее «руками» сложившихся ранее на Руси властных институтов в виде княжеской власти. Однако теперь легитимизация этой власти все менее связывалась с традиционными демократическими процедурами. Она формализовывалась ярлыками, т. е утверждалась извне. Именно при монголо-татарах умерла древняя традиция вечевого назначения княжеской власти.