Попаданец на гражданской. Гепталогия
Шрифт:
— Так точно, ваше величество!
Слащев повеселел — находиться под началом кого-либо он не любил. А так все произошло как нельзя лучше — и от командования Деникина избавился, и самостоятельное направление получил.
О чем желать еще более?
А там можно будет посмотреть, кто раньше к Бухаресту выйдет — части Румынского фронта или его корпус.
— Яков Александрович, я понимаю, что румыны как вояки, далеко не австрийцы и тем более не немцы, но у них будет двукратный перевес в силах, а то и больше, если они перебросят резервы. Поэтому стоит отнестись
— Государь, здесь в Молдавии против наших трех «цветных» дивизий они двинули десять своих. И многих ли при этом успехов достигли? — с простецким лукавством спросил монарха Слащев. — Тем более ими командовать будет не Антон Иванович!
Император с улыбкой посмотрел на генерала Деникина — тот, хотя и оставался спокойным, но было видно, что комплимент от недавнего недоброжелателя пришелся ему явно по душе. Но Антон Иванович делано нахмурил брови и заговорил жестко:
— В резерве у румын только Трансильванская армия из семи или восьми дивизий. Не стоит ее недооценивать, генерал — для вашего корпуса это может обернуться катастрофой.
— Господа, я должен вам открыть один секрет, — мягко произнес император. — Возможно, данная армия не появится ни против вас, Антон Иванович, ни против вас, Яков Александрович, ибо у нее найдется противник, который обязательно вступит в эту войну на нашей стороне…
Генералы переглянулись, сдержав улыбки. Намек на Венгрию, что сама желала свести счеты со своим восточным соседом, не мог их не обрадовать. Одно дело война один на один, но совсем другое, когда против врага складывается сильная коалиция.
— Ваше величество, срочное известие из Одессы! Вы приказали немедленно вам сообщить!
Дверь в комнату отворилась, на пороге появился флигель-адъютант с белым листком телеграммы в руке.
— Дайте!
Михаил Александрович посерел лицом, прочитав наклеенные поверх бумаги телеграфные строчки. И тяжело, будто на плечи ему взвалили десятипудовый мешок, встал с кресла.
— Антон Иванович, вы уж сами с Яковом Александровичем обсудите детали предстоящей операции. Я немедленно уезжаю в Одессу. — Михаил Александрович осекся, тяжело вздохнул. — Генерал Арчегов при смерти. Я должен успеть с ним проститься…
Иркутск
Атаман Иркутского казачьего войска генерал-майор Оглоблин закрыл папку с документами, над которыми работал с самого утра, и тяжело поднялся с жесткого стула с гнутой венской спинкой. Подошел к окну, взглядом старого служаки окинул коновязи — казаки третьей сотни 1-го полка чистили лошадей, никто не слонялся без дела.
И правильно, казак ведь что ребенок — если последнего титькой не занять, то орать будет, а станичник водкой баловаться горазд. У себя дома не попьешь, там работать нужно с зари до заката, а на службе самое дело. Нет, осторожность блюдут, пьяным никого поймать не удалось, в меру потребляют, но глаза шальные да разговорчивы становятся. Не определишь с ходу пьян ли, тверез ли, запашка-то нет.
И он сам, когда на действительную тридцать
Но если сотенный унюхает — либо на гауптвахту в «холодную», и потом на очистку выгребных ям, либо под суд, если что худое натворил. Оттуда только один путь — прямиком в казарму дисциплинарной роты, что рядом с казачьими бок о бок стояла на одной улице — и под приглядом казаков, им же в устрашение.
— Это хорошо, что до будущего лета у нас время имеется. Подготовиться получше к войне успеваем, — пробормотал атаман, продолжая разглядывать казармы.
Здесь, на 1-й казачьей улице нельзя разместить более трех конных сотен, но как раз столько же и входило в состав полка, вместе с пулеметной командой. Четвертую сотню развертывали лишь в военное время из льготных казаков. В этом было отличие от прежнего порядка, когда каждый кадровый полк был полностью укомплектован и состоял из шести сотен. Вот и вся реорганизация — поделить прежний полк надвое, а из льготного полка 2-й очереди выдернуть две сотни.
Вроде шило на мыло поменяли — сотен столько же, но полков три вместо двух. Но дело в том, что льготу 3-й очереди упразднили, почти целиком переведя казаков в запасной разряд — такое облегчение от службы было встречено станичниками с ликованием.
Еще бы — или двадцать лет царскую службу нести, или пятнадцать — есть разница?!
В самом Иркутске, кроме 1-го полка, в «Красных казармах» неподалеку, расквартировали пластунский батальон с конно-артиллерийской батареей, вполне достаточная сила, чтобы больше не произошло всякого рода «случайностей, вроде „майских“».
Была еще гвардейская сотня, укомплектованная только «природными» казаками, но входила она в состав 1-го лейб-гвардии сводно-казачьего полка, что дислоцировался в Омске.
В мятежном ранее, но уже усмиренном шахтерском Черемхово разместили в новых казармах 2-й Иркутский казачий полк, набранный в большей массе из ангарских бурят — на них революционная агитация совершенно не действовала.
Свершилось то, о чем Оглоблин мечтал все годы — теперь в мирное время иркутское казачество выставляло не одну сотню, как ранее, а десять — семь конных, включая гвардейцев, и три пластунов. И, кроме того, свою артиллерию и четыре пулеметных команды. Целая бригада, если с новыми мерками подходить!
Да и войсковое население увеличилось также на порядок. Почти весь Иркутский уезд чисто казачьим стал, да 2-й отдел ИКВ занял порядочный кусок территории на стыке трех уездов — Нижнеудинского, Балаганского и Черемховского. Вполне приличное получилось войско, равное Амурскому и Уссурийскому, вместе взятым…
Оглоблин медленно шел по натоптанной людьми дорожке на Ушаковку. Он взял за правило ходить каждый день на речку, делая и небольшую прогулку и заодно наблюдая за Ниной Юрьевной Арчеговой, что проводила на лавочке на берегу почти все время.