Попаданец на гражданской. Гепталогия
Шрифт:
Русского посла и военного агента теперь засыпали знаками внимания, перед ними не только открывались двери правительственных кабинетов, но и министры, до которых раньше нельзя было достучаться, теперь сами обивали порог русского посольства.
Будто вернулись времена начала сентября четырнадцатого года, когда германские дивизии дошли до ворот Парижа.
Судьба столицы висела на волоске, правительство сбежало на юг, и все надежды французов были на русские полки.
Сам Игнатьев в те горячие дни сделался самой популярной фигурой,
— Вы считаете, что Франция устоит? — удивленно выгнул брови гофмейстер, а генерал лишь хмыкнул ему в ответ.
— Это революция, уважаемый Анатолий Анатольевич, а не война. Немцы не дошли до Парижа, ибо против них поднялся весь народ. А большевики уже на Рейне, до нас им остался один рывок. И посмотрите — масса народа их с нетерпением ждет, несмотря на то, что вместе с русскими идут и немцы. Это будет гражданская война, более страшная, чем у нас. Слишком большой опыт имеет здешний народ.
Граф знал, что говорил — французская армия стала совершенно ненадежной. Побывавшие в России интервентами «паулю» насквозь пропитались большевистским душком. И на тех кораблях, что стояли в Одессе и Севастополе, красные флаги матросы поднимали, за малым до французских броненосцев «Потемкиных» дело не дошло.
Сейчас ситуация в стране чрезвычайно осложнилась, запах пороха явственно витал в воздухе, прихода коммунистов «со спичками» ждали очень многие, а это и внушало ужас власть имущим.
— Потому правительство и повело себя совершенно иначе, снова увидев в нас надежного союзника. Мы за последние дни получили намного больше, чем рассчитывали! Правительство не обещало, как прежде! Наши усилия в прошлой войне не только признаны, но и оплачены сторицей! Но почему для этого пришлось пролить столько крови…
Игнатьев вздохнул, продолжая внимательно смотреть на улицу. Ситуация поменялась и там — «ажаны» уже заблокировали путь черни к посольству, а появившиеся на улице кирасиры, направив своих тяжеловесных коней на толпу, стали медленно вытеснять сторонников большевизма в подворотни. До стрельбы пока не доходило, но чувствовалось, что власть в любую минуту может отдать такой приказ…
Мюнхен
— Версальский мир, это порождение алчности капитала, должен быть разрушен! Разрушен, как Карфаген, без остатка! Ибо без этого не будет Германии!
Молодой щуплый мужчина, с остроносым лицом голодного галчонка и косой черной челкой, чуть ли не кричал, держа в руке полупустую глиняную кружку с пивом.
— И русские большевики первыми показали, что нужно делать! Паразитов нужно давить, как клопов, без этого социализм, Фридрих, не построишь! А за ним будущее!
— Где-то я уже слышал такое?! — задумчиво пробормотал молодой широкоплечий мужчина с видимой любому глазу военной выправкой, уставившись глазами на ленточку «Железного креста», что была поддета под пуговицу потертого
— Мы с вами, Фридрих, прошли войну, лили кровь, а плодами победы и поражения пользуются нувориши, сколотившие себе капиталы. Им плевать на народные нужды и страдания! Они даже инвалидам пенсий не дают! Вы ведь офицер? На западном фронте воевали?
— Обер-лейтенант Фридрих Шмайсер, без фона, мы из мясников!
Мужчина чуть кивнул головою и, взяв вилку, нацелился на вторую половину сосиски, в которой картофеля и моркови было больше, чем свинины. В Германии царил голод, и люди в пивных никогда не заказывали закуску.
— В рейхсвер не предложили вступить, но кое-какие деньги выплатили? — «галчонок» кивнул на сосиску. Кадык на его горле дернулся, он явственно сглотнул слюну и отвел взгляд от тарелки.
«Жрать хочет, а еще говорили, что он вегетарианец», — подумал Шмайсер, но сосиской делиться не стал — одному мало, да и денег уже почти нет. Но спросил, благо обстановка позволяла, да на донышке кружки оставался глоток пива.
— Я в прошлом году чуть не вступил в Красную гвардию здесь, — пожаловался собеседник, и Шмайсер на него внимательно посмотрел. Тот понял его взгляд на свой лад.
— Если бы мы в прошлом году установили бы советскую власть, то в Европе уже не было банкиров и олигархов. Но социализм должен быть национальным, ибо народы не могут быть равны, как и люди. В этом и есть слабое место русского большевизма. Коммунизм есть химера, а вот национал-социализм… За ним будущее!
— Правильно говорите, — глаза Шмайсера сверкнули, но голос продолжал оставаться ровным. — А как вас зовут?
— Адольф Шикльгрубер, я из австрийцев, был в Вене художником. В армии получил ефрейтора, — собеседник с вызовом посмотрел на Шмайсера, но тот на столь малое звание не отреагировал, поджав губы, а, наоборот, расплылся в улыбке.
— Именно на таких, как вы, и будет держаться наш возрожденный из пепла Третий Рейх!
«Вот тебя-то, мне и надо, голубчик. Фортуна прет — грех сомневаться и откладывать. Повезло-то как — с первого раза. Провожу нынче тебя до дома, бесноватый. Побеседуем… в последний раз, фюрер недоделанный. И не будут тебе кричать — Хайль Гитлер!»
Шмайсер медленно и со вкусом дожевал сосиску, перехватив голодный взгляд бывшего художника, и, подняв кружку пива, внимательно посмотрел собеседнику в глаза:
— Прозит!
«Троцкий, собака, от меня выскочил. Зато этот недоносок уже никуда не уйдет. Потом я до Арчегова как-нибудь доберусь — нужно было этого гада еще в Красноярске придавить — опасная сволочь!»
Новочеркасск
— Вот, милый, мы и дома!
Маша прижалась к плечу и взяла руку Семена Федотовича в свои теплые ладошки. Муж с интересом разглядывал казачью столицу, которая произвела на него сильное впечатление.