Попаданец на гражданской. Гепталогия
Шрифт:
— На свете есть много интересного, друг Горацио, — Ермаков заново надел бекешу и засунул пистолеты в кобуры. Затем неторопливо застегнул клапаны, нахлобучил на голову папаху. И только после этого Константин упругим шагом подошел к морщившему Фомину.
— В этой дуэли у вас не было ни единого шанса. Я мог бы вас застрелить и с трое большей дистанции. Но дело в другом… Я приношу вам свои извинения, господин капитан первого ранга, за оскорбительную форму сказанных мною слов. Но никак не за их содержание, ибо считаю, что вы либо из-за своих амбиций, либо из-за каких-то иных побуждений наносите
— Напишете рапорт на имя Верховного Правителя, в котором объясните причины своего нежелания выполнять мои приказы и вести корабли на Иркутск. Этот рапорт я немедленно передам адмиралу Колчаку, как только прорвусь с боем к нему с бронепоездами. Старший лейтенант Тирбах вместо вас примет отряд кораблей на Ангаре. Честь имею…
В штабном купе Арчегова уже ожидала срочная телеграмма от начальника дивизии бронепоездов генерала Богомольца, в которой ротмистра «фитилили» за какие-то не сданные вовремя бумаги с отчетами.
Причем угрожали страшными карами за неисполнение. Затем потребовали переименовать бронепоезд «Атаман» в «Мститель», а «Грозный» в «Истребитель». Канцелярская бумажонка и стала горящим фитилем к пороховому бочонку накопившегося раздражения, и была тут же разорвана в мелкие клочья.
— Твою мать! Война идет, а они все в бюрократию играют, начальников развелось, как вшей на лобке у шлюхи. И все с приказами. Лучше бы батальон пехоты прислали. Хотите переименования?! Получите!
Иркутск
Генерал Сычев вытер вспотевший лоб и снова уставился в листки с расшифрованной телеграммой от ротмистра Арчегова. В другое время, до мировой войны, он бы не поверил не единому слову, но не сейчас… Слишком многое походило на правду…
Теперь надо успокоиться и найти необходимое решение. Ефим Георгиевич машинально потянулся к шкафчику, но вовремя отдернул руку. Не время пить водку, мозги туманить, хотя желание было острым. Налить полстакана с тмином, медленно выпить, чувствуя, как горячая струя влаги обжигает пищевод, выдохнуть воздух и сделать первый, самый жесткий вздох. Но нельзя, по крайней мере, сейчас… Дождаться ночи, и перед сном…
Откуда ротмистр Арчегов мог узнать это?! От кого?! Или семеновская разведка давно внедрила в эсеровское подполье в Иркутске лучших агентов, причем занимающих высокое положение среди этих сволочей. Скорее всего, именно на это и похоже…
От мыслей генерала оторвал требовательный стук в дверь, и Сычев негромко сказал:
— Войдите.
Дверь отворилась, и на пороге появился начальник штаба Лыба. Увидев вопросительный взгляд генерала, сконфуженно развел руками и негромко доложил:
— Командующий округом генерал Артемьев давно «болен», а военный министр генерал Ханжин отсутствует. Найти нигде не можем, адъютанты не говорят. Начальник штаба генерал
В голосе Лыбы царила едкая ирония, а в глазах плескалось такое презрение, что Сычева передернуло. Хороши генералы, чуть полыхнуло, сразу порскнули, как зайцы. Имя им всем одно — бледная немочь, отрыжки старой системы производства. Эти старые калоши на приказ молятся, а, получив его, не выполняют. Только и могут зобами от гордости надуваться — мы, мол, генералы старые, императорского производства, а ты, Сычев, свежеиспеченный колчаковский «калач». Трусы паскудные, а ему отдувайся…
— Немедленно собери дюжину грузовиков, найди бензин и отправляй в Лиственничное. Туда с Порта Байкал переправляется рота маньчжурцев — помощь от Арчегова. А через два дня он и сам припожалует с бронепоездами и японцами! Нам бы продержаться, они тридцатого будут!
— Продержимся, Ефим Георгиевич! Смута на наш берег не перекинется… Пересидим…
— Ты это почитай! Штабс-капитана Черепанова ко мне, срочно! — генерал раздраженно сунул капитану листки расшифрованной телеграммы. Тот пробежал ее глазами, лицо побледнело. Офицер положил бумаги на стол и опрометью вылетел из кабинета…
Начальник контрразведки появился через пять минут, будто был в здании, но вот его шинель была изрядно запорошена снегом.
— Смотри, Дмитрий Петрович, будет интересно, — Сычев протянул листки офицеру.
Тому не понадобилось и пары секунд, чтобы понять суть, его лицо не побелело, как у Лыбы, а побагровело. Губы стали сами по себе бормотать:
— Надо же, виднейший большевик Тобельсон есть тот Краснощеков? В тюрьме у меня сидит? Не может быть! А эти? Сегодня встреча у Яковлева…
— Что ты думаешь, Дмитрий Петрович, по поводу бумаги? — вопрос Сычева вернул контрразведчика на грешную землю.
— Проверить надобно! Я сейчас распоряжусь по телефону, — ответив Сычеву, Черепанов буквально исчез из кабинета, и генерал занялся планированием немедленной операции по разоружению инструкторов 4-й роты, дислоцированной в Хаминовской мужской гимназии…
Через два часа Черепанов снова был у Сычева, сияющий, но растерянный. Он живо напомнил ему кота, который жил в его петербургской квартире, любителя шастать у полковой кухни. Только однажды котяра по злому умыслу залез в соседнюю мясную лавку и там обожрался дармовых гамбургских сосисок. Сычевского кота не стали отлавливать, а пригласили Ефима Георгиевича посмотреть на любимца. Вот таким и запомнил своего кота Сычев — растерянным и жутко довольным на груде обкусанных сосисок..
— Многое сходится, ваше превосходительство! Семерых арестовали, в тюрьме из эркэпы тоже сидели. Взяли их оттуда, сейчас допрашиваем. Много интересного говорят. Значит, завтра выступление отряда осназа, роты инструкторов и милиции, ваше превосходительство?!
— Инструктора этой роты уже не выступят, их сейчас в военном училище размещают, под охрану. Я уже принял меры, завтра с утра мы блокируем казармы отряда Решетина юнкерами. К полудню прибудут семеновцы с Лиственничного, с горным орудием и ручными пулеметами. Всех офицеров мятежного отряда вы сегодня постарайтесь выдернуть. Восстания в Знаменском нельзя допустить!