«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!»
Шрифт:
Обыватель только говорил: «Клянусь в верности императору и самодержцу Всероссийскому Петру Федоровичу» — и целовал крест, а затем ставил у секретаря подпись на присяжном листе.
Давая поцеловать крест советнику, пастор увидел большие испуганные и умоляющие глаза, и сразу же сообразил, что фон Эмме теперь по гроб ему обязан и выполнит любую его просьбу.
Ведь стоит сейчас Бюшингу донести в Тайную экспедицию, как господин вице-президент вынуждал его принимать ту июньскую присягу, как не только карьера, но и вся жизнь фон Эмме будет безжалостно сломана тяжелым маховиком правосудия…
Стол
Положить яд кому-либо по пути от кухни до столовой было невозможно из-за чрезвычайных мер. Да и всех адъютантов Петр тоже проверил, памятуя печальный опыт князя Федора Барятинского. И ничего не поделаешь — ожегшись на молоке, всегда дуешь на воду.
За накрытым столом их было всего трое — Екатерина Алексеевна в небесно-голубом платье и их двое, в гвардейских мундирах. Фельдмаршал Миних при всех орденах и регалиях, с голубой лентой через плечо, сидел чопорно, расправив плечи, и время от времени бросал на Екатерину свой тяжелый взгляд. Петру он напоминал злого бульдога, из пасти которого извлекли мозговую косточку и теперь ею же дразнят.
Жена чувствовала себя несколько скованно, было видно, что она серьезно опасается такого соседа, и на то у нее имелись все основания. Миних в кабинете, еще перед поездкой в Ораниенбаум, почти открытым текстом прямо предложил оформить императору развод любым из предложенных способов — надежно упрятать жену в самый дальний монастырь, устроить скоропостижную кончину или же поместить в каземат Шлиссельбургской крепости, рядом с Иваном Антоновичем.
К счастью, у Петра хватило ума отказаться от услуг старого Живодера, и сейчас он чувствовал себя удовлетворенным, что не укрылось от пристального взора старика.
Бурхард-Христофор чуть поковырялся в тарелке вилкой, прихлебнул из бокала вина. Только он один пил вино, несколько бутылок лакеи, повинуясь приказу Петра, шустро поставили на стол специально для старого фельдмаршала.
Сам же Петр не менее лениво дожевывал осетрину — за три дня деликатесы уже не лезли в глотку, и ему хотелось чего-нибудь попроще — толченой картошечки с бефстрогановом или обычным столовским шницелем с подливкой, да пару блинов со сметаной или маслом на десерт. А потом расположиться по вечерней прохладе у речной водички, взять пива «Жигулевского» бутылку с соленой селедочкой и лука репчатого колечко. И отдохнуть от дел праведных…
И Екатерина Алексеевна вяло ковырялась в овощном салатике, видно было, что аппетит у нее напрочь отсутствует. Умная женщина давно поняла, что Миних жаждет ее крови, а такой матерый враг любое желание пообедать отобьет начисто.
И превратился ужин на троих в сплошную пытку — Петр хотел есть, но не мог, Екатерина жаждала уйти, но не смела, а Миних хотел удавить, хотя бы мысленно, женщину, но боялся умения императора читать мысли. Потому старик только сопел и не торопился пить вино, зная, что Петр Федорович относится к винопитию резко отрицательно.
— Все убрать со стола! — Громкий
— Водки очищенной штоф принести, и лимон в него выдавить. Гуся доставить. Мне закурить. Бегом!
Лакеи засуетились, и не прошло и минуты, как стол опустел. Петр задымил принесенной папиросой, поблагодарил улыбкой верного арапа. И тут перед ним водрузили блюдо с гусем, горячим, прямо из печи.
Коричневая хрустящая корочка ласкала взор, а чудный запах сразу вызвал слюнки, как у собаки Павлова. Рядом с гусем встал караульным запотевший штоф, появились три тарелки, бокалы, вилки, ножи, салфетки. Застыли шеренгой, ожидая приказаний, ливрейные халдеи с преданными глазами.
— Так, ребята. Мы с фельдмаршалом матерые вояки, сами разберемся. А потому — кругом! Вон отсюда!
Лакеи словно под цунами попали, и уже через несколько секунд двери в столовую были осторожно закрыты. Петр встал с кресла, взял штоф и привычно набулькал в три бокала — жене с палец, им с Минихом на три пальца.
Старый студенческий расклад. Правда, в последнее время девчонки требовали соблюдать равноправие — феминизм, однако. Затем император разделал гуся — мужчинам досталось по здоровенной лапе, больше смахивающей на мосол, а жене положил на расписную тарелку крылышки. Взял стакан в руки и пристально посмотрел на жену и Миниха.
— Я хочу выпить за то, — начал он речь, — чтоб эта русская кровь была последней. Выпьем же и забудем эту войну, никому не нужную. И о том, прошлом, более не вспоминать и не напоминать! До дна!
Водка пошла хорошо, в желудке стало сразу же тепло, и он закусил горячей гусятиной. Миних хлобыстнул чуть ли не одним глотком, чуть морщась, выпила и Екатерина. Вот только к закуске она не прикоснулась, сидела с открытым ртом, а на глазах выступили слезы.
— Что ты, милая, закусывай. Тебе мясо есть надо, чтоб мне наследников сильных и здоровых рожать!
Рядом кхекнул Миних, от таких слов Петра он подавился куском гусятины.
Петр постучал старика по крепкой спине — тому полегчало. Екатерина аккуратно ела крылышки, на щеках появился румянец.
— После первой и второй промежуток небольшой, — Петр шустро разлил водку по бокалам в прежней дозировке.
Все трое выпили водку почти одновременно, словно старались с помощью данного способа избавиться от задних мыслей. Петр ласково и ободряюще улыбнулся жене — ему понравилось, что та, не чинясь и не ломаясь, разделила с ними это простое угощение. И надо же — сидят за одним столом трое природных немцев, но пьют совершенно по-русски. Как говорили в общаге — с кем поведешься, от того и забеременеешь…
— Екатерина Алексеевна, и ты, Христофор Антонович. Вы оба нужны не только мне, но и державе Российской. А потому прошу простить друг другу обиды, вольные и невольные, и в дальнейшем жить и трудиться во благо. И потому поцелуйтесь в знак примирения.
Старый фельдмаршал закряхтел, подошел к императрице и чуть приложился к ее щеке старческими губами. Екатерина Алексеевна ответила Миниху тем же — под давлением Петра Федоровича стороны заключили если не мир, то долговременное перемирие.