Попаданка. Мама для бастарда
Шрифт:
По спине побежали мурашки. Вспомнил Милад поздно слишком, как в деревне рассказывали про колдуна. Молодого, нездешнего. Будто со звезды спустившегося. Красивый он, говорят. И сгубить душу легко может – одним взмахом ладони. Змей у него ручной есть, что в мальчишку обращаться умеет. Не верил Милад в бабкины сказки. Но когда на Камила посмотрел, то оцепенел весь. Испугался.
– Колдун ты? Признавайся! Зачем меня за нос водишь? – задергался бы Милад в руках, да… отпустил Камил его.
Когда? И сам Милад не припомнил бы. В голове мутно было. Плыло все. Только и видел, что Камила в неверном свете свечи, с хитрой улыбкой на тонких губах.
– А что с того, если и колдун? – Камил склонил голову набок, и голос у него стал медовым, как у кота, сметаны наевшегося. – Разве обидел тебя чем-то? От смерти верной на болоте спас… Зачем тебе меня бояться?
Камил провел ладонью по гладкой столешнице, будто поглаживая сам дом, свою скромную лесную обитель. Не тянуло его к людям, к деревне, пересудам и прочей грязи.
По одному взгляду это было видно. Туманному, внимательному, чуть насмешливому, когда Камил посмотрел Миладу в глаза. Уголки губ дрогнули в какой-то обманчивой застенчивости. Мол, у всех свои грешки, у него вот такие, но кто тут святой?
Милад гордо тряхнул головой и отошел от стены. Верно колдун заметил! Он парень крепкий, бояться ему нечего. А ежели… и боялся немного, так не покажет этого! Гордость своя имелась!
– О, тебя-то мне и надо, колдун! – сверкнул Милад глазами и подошел к столу.
Милад пальцами впился в столешницу по двум сторонам от Камила. Может, напугает уже его? Будто зверя в клетку заключив своим телом, запретив двигаться даже.
– И зачем же?
– Человека одного сгубить хочу. Заплачу тебе сполна! Только… – Милад замялся и глаза опустил, ведь всему есть предел, и он не собирался дразнить гусей, чтобы потом поплатиться. – Только душу мою не забирай! А так, чем скажешь, за добро отплачу. Хочешь – золота принесу. А хочешь – служить тебе буду. Псом верным стану. Нигде не найти тебе сильнее меня, вот увидишь, Камил! Не пожалеешь, если согласишься.
Милад отпустил. Камил подошел ближе мягкой, как у танцора умелого, походкой. Хотя сапоги, тяжелые, кожаные, обычно должны о пол стучать, но шаги были кошачьими.
– Погоди ты псом моим становиться… успеется, – Камил улыбнулся легонько совсем, но в одном взгляде нахальства хватило с лихвой. – Расскажи лучше, что случилось у тебя, кого со свету сжить хочешь. Я же не безумец-душегуб какой-нибудь, не зверь окаянный, чтобы по одному слову людей губить.
Камил бесцеремонно перехватил Милада за руку, утягивая на деревянную лавку у стены и усаживая там. Сам скользнул рядом, вертя в руках мелкий засохший цветочек – видно, упал из развешенных трав. Взгляд его был пристальный, задумчивый. Камил ждал ответа.
Милад тряхнул головой, чтобы в себя прийти поскорее. Все шумело и плыло, на виски давило что-то, будто болото само заползало в его разум. На глаза аж слезы навернулись, когда так умело и мастерски поставил его Камил на место. Милад сглотнул и отвернулся от него, грубо выдирая из рук нового друга цветочек. Напоминал ему цветы льна на поле, что так любила Данка собирать.
– Ты прав, – глухо проговорил Милад. – Прости, бес попутал. Не надо никого со свету сживать. Лучше я сам… с ума сойду.
С глухим стоном Милад склонил голову на грубую столешницу и уперся в нее горячим лбом. Камил аж ахнул, увидев его состояние. И забегал по небольшой кухне, разжигая печку. Вскоре перед Миладом дымилась чашка с ароматным травяным чаем.
– Не отравить решил меня, колдун? – усмехнулся Милад горько, поднимая
Милад схватил чашку и отхлебнул с нее немного ароматной жидкости. На душе сразу стало легче.
– Что ж так?
– Покаяться тебе, что ли? – его губы сложились в короткую горькую усмешку. – Так вот, грешен я, Камилушка. Была у меня жена да ребенок, сын мой, Драго. Но не ценил я их, не любил… ревновал Данку вечно, и в Драго видел чужого сына, хотя глаза у него мои. А потом… недавно совсем. Я через окно в нашем доме увидел, как Дана упала на стол и будто неживая стала. Но не успел я испугаться, как встала она и пошла по комнате. Будто кукла заведенная. И с этого дня все сломалось. Выгнал ее из дома и сына своего. Оболгал Драго, что отродье он чужое, а не родной мне сын. Хотел вернуть их, семью свою. Да поздно оказалось. Забрал сам король во дворец и Драго, и Данку мою. И что делать теперь я не знаю. Душа моя в непокое мечется. Нет сил моих больше. Веришь ты мне или нет, Камил?
Камил вздохнул тяжело, подходя ближе. Знал, что не просто так болота иногда людей приманивают. Чуяли, твари, когда на сердце покоя нет, и пожрать топями стремились. Не раз так к нему приходили. И девки, которых за нелюбимого сватали, и жены битые, и мужики для врагов заклятых яд просить, когда закон и человеческий, и небесный справедливости не давал… Камил подошел ближе, останавливаясь рядом. Легкая, как перышко, ладонь легла на затылок Милада, тонкие пальцы взъерошили золотистые волосы.
– Верю я тебе. И не мне тебя судить, – мягко, успокаивающе, как с больным, заговорил Камил, поглаживая по волосам. – Но скажи, почему ты решил, что Драго – чужой сын? Если похож на тебя мальчонка глазами. А точь-в-точь редко кто на отца своего походит!
Камил чуть хмурился. Тревожило его, что там с женой Милада приключилось. Болезная, что ли? Еще помрет, а этот дурак корить себя станет, что рядом не оказался.
***
Ранним утром я проснулась, потянувшись на смятой постели. Почувствовала себя удивительно выспавшейся на мягких пуховых перинах. Все-таки сериальчик на ночь – зло. А будильник с утра тем более. Но в мире Сереборна не имелось ни того, ни другого. Конечно, сквозь сон я услышала заливистую песню петухов. И даже слабо удивилась – так, где-то краешком мозга, – откуда эти птицы взялись во дворе. Но это Дана была приучена подрываться по первому кукареку, чтобы не бесить Милада, который тоже вставал в это время, принимаясь за хлопоты по хозяйству. А я – нет. И на Земле меня поднимало из небытия только въедливое пиликанье будильника на максимальной громкости. А птички пусть поют. Мне не жалко. Я, вообще, положительно настроена ко всем животным! В ветеринарке столько щебета, лая и мяуканья наслушаешься, что уже и воспринимать перестанешь.
В общем, с постели я встала уже поздно, а плотно затворенные ставни, не пропускающие солнечный свет, только сыграли на руку долгому сну. Служанки, принесшие воды для умывания, сказали, что уже полдень. Они же помогли одеться. Светлая рубашка из летящей ткани до пят, сверху – платье из роскошной ткани, расшитой узорами, с рукавами-крыльями с разрезом от плеча. Даже вокруг головы повязали золотистую тесьму, заплетя мне волосы в аккуратную косу. Взглянув в зеркало, я прикусила губу. Если увидит Анисья, точно скажет, что Теодор наряжает свою полюбовницу.