Поправка курса
Шрифт:
Третье. Призвать к бойкоту Маркса и его изданий как читателями, так и писателеями, а, главное, рекламодателями. Нет — рабовладению!
И четвертое. Прежде чем приступить к пунктам первый — третий, предложить Марксу самому расторгнуть договор. Дать ему три дня на обдумывание. Адольф Федорович сообразит, что ему выгодно, разругаться с Россией или пойти на уступку. Ну, а не сообразит — ударим из всех орудий, — он оглядел нас, призывая высказываться.
— Нужно и можно привлечь ялтинцев. Они должны поднять голос в защиту своего земляка, —
— И это не помешает, согласен, — сказал Пешков.
Я помалкивал. И Синани помалкивал. Антон Павлович же слушал со вниманием. Именно он сегодня герой. В смысле — главное действующее лицо.
За две недели Чехов сделал больше, чем два предыдущих года. Из Гурзуфа уехал в Одессу, откуда вместе с интересной молоденькой вдовушкой совершил вояж в Киев, из Киева в Москву — и, уже в одиночестве, вернулся обратно в Ялту. Каждый его шаг попадал в газеты.
Вопреки обыкновению, в Москве он охотно появлялся на публике, давал интервью и вообще был активен, как в молодые годы. Даже больше. Ничего удивительного, нужно было наверстывать упущенное, отнятое болезнью и обстоятельствами.
Интервью он дал «Новому Времени», что тут же породило слухи о «возвращении блудного сына». Так или иначе, но это интервью цитировали все.
О выздоровлении: его совершили целебный климат Ялты, искусство доктора Альтшуллера и некий препарат, привезенный из Африки бароном Магелем.
О литературной деятельности: у него созрел замысел большого светлого романа, однако, будучи связан обязательствами с господином Марксом, он не чувствует той свободы, которая необходима писателю для создания подлинно художественного произведения.
О Московском Художественном Театре: он намерен продолжить сотрудничество, но открыт и другим предложениям.
О планах: он бы желал вместе с медицинской общественностью организовать санитарный отряд «Врачи без границ» для оказания помощи всем страдающим на идущей войне, и сам готов отправиться в места боевых действий.
Жители Ялты читали интервью и ахали. А потом спешили к доктору Альтшуллеру за лечением, и ко мне за африканским снадобьем. Роман Чехова это ладно, роман подождёт, это потом, а вылечиться хочется сейчас.
Мустафа дело знал туго, и абы кого не пускал. Да никого не пускал. «Барон не принимает», и всё тут. Конечно, находились и те, кто поджидал меня на прогулке, в кефирном заведении или в ином месте, но я обыкновенно отвечал, что никогда не разговариваю с незнакомцами — и шёл себе дальше.
Нет, я не сердился на Чехова. Потому что знал — расскажет, непременно расскажет. Не может не рассказать. Собственно, потому-то я и привлёк и Альтшуллера, и Чехова. Чтобы один рассказал, а другой — показал на себе результат препарата Аф.
Но об этом позже.
А сейчас мы собрались у Синани, чтобы обсудить, как освободить Чехова из паутины Маркса. Меня сочли человеком, достойным приглашения — и пригласили.
— Я сам напишу Марксу, — сказал, наконец, Чехов. — Я кашу заварил, мне её и расхлёбывать. Ну, а не получится, тогда посмотрим.
— Ужо посмотрим, — пообещал Пешков.
Ходили разговоры, что Пешков связан с революционерами. Не только с теми, которые печатают брошюрки, а и с теми, кто маузерами переделывают мир. Многие не верили, как можно? Куда смотрит охранка? но все считали, что дыма без огня не бывает.
И Маркс тоже поостережется. Одно дело — больной, умирающий Чехов, другое дело — боевики с маузерами.
Ну да. Маузер и разумное слово убедят кого угодно.
Заседание Малой Думы завершилось. Вечер, безоблачное небо, легкий ветерок. Чехов и Пешков поехали в Аутку, порассуждать насчёт Великой Литературы.
А мы с Альтшуллером неспешно шли по набережной. Дышали морским воздухом.
— Антон Павлович выглядит иначе, чем прежде, — сказал Альтшуллер.
— Разумеется. Теперь он здоров.
— Здоров, да. Но вот… Его роман с этой одесской певичкой…
— У него было немало подобных романов прежде. Болезнь поневоле прекратила их, но болезнь побеждена. Знаете, это известная история.
— Правда?
— Доктор Чехов, доктор Фауст. Фауст желал молодости и здоровья, чтобы продолжить научные исследования, но, омолодившись, позабросил науку и пустился во все тяжкие — женщины, вино, дуэли. Молодость! Вот и Антон Павлович… Но Чехов в молодости много писал, думаю, он и теперь будут писать много. Судя по испачканным чернилами пальцам, уже пишет. А певичка, что певичка… Думаю, в драматических актрисах он разочаровался. Пусть его.
— Но прежде Чехов не был женат, — продолжал беспокоиться Альтшуллер.
— Как я понял, женился он тоже во время болезни. Когда считал себя безнадёжным. Мол, ладно, всё равно жизнь прожита, глядишь, будет кому воды стакан подать. Угнетённая нервная система, угнетённое всё. А теперь он бодр и свеж. И будет пересматривать прежние решения. Тем более, что стакана воды от жены он так и не дождался.
— Вы думаете, он разойдется? С Ольгой Леонардовной?
— Я, Исаак Наумович, об этом совсем не думаю. Мне нет до этого никакого дела. Но раз вы спрашиваете… Полагаю, всё останется по-прежнему. Она будет играть на сцене, а он… Он будет жить. Путешествовать, быть может. Заводить романчики. Собственно, роман с одесской певичкой он сделал публичным в назидание жене.
— Но развода не будет?
— Ну откуда же мне знать?
— Я интересуюсь исключительно с врачебных позиций, — оправдываясь, сказал Альтшуллер. — Как это отразится на здоровье Антона Павловича.
— С врачебных позиций, думаю, развода пока не будет. Чехову статус женатого человека удобен, чтобы новые пассии не претендовали на замужество. У мадам Книппер тоже найдутся резоны сохранить брак… — мы шли и сплетничали. Кто сказал, что сплетни — это удел женщин? Неправда!
И вдруг…