Поправка курса
Шрифт:
Мы рассматриваем рентгеновский снимок. Фотографию в икс-лучах. Да, начала работать моя установка. Моя — в смысле принадлежит мне. Аппарата фирмы Сименс, три тысячи рублей, плюс доставка, установка и переоборудование флигеля — ещё расходы. А, главное, рентгенотехник, или, как сейчас его называют, аппаратмастер Ганс Клюге, немец на жаловании. Двести пятьдесят рубликов ежемесячно! Плюс кров и стол.
Но он этих расходов стоит. Сложная у него работа. Содержать аппарат в исправности. Готовить ex tempore фотопластины особой чувствительности. Беседовать с обследуемым. Проводить
Справляется.
И да, у него модифицированное поведение. Он дал согласие на модификацию, за что дополнительно получает двадцать пять рублей ежемесячно. И приятно, и выгодно, и год пройдет — не заметишь.
Но в результате стоимость обследования оказывается изрядной. Только человеку со средствами по силам.
А мне такие и нужны. Со средствами.
Альтшуллер пришел разобраться с лучеграфией — так называют рентгенограмму здесь и сейчас.
Лучеграфия
— Нет, Исаак Наумович, это не бугорчатка. Смотрите на характер теней здесь, здесь и вот здесь. Печально, но это рак легких.
Альтшуллер вздохнул.
— Я тоже подозревал рак. Но была надежда… — он посмотрел на меня внимательно. — Неужели ничего нельзя сделать?
— С лучеграфией? А что с ней можно сделать? Заретушировать?
— Нет, с болезнью.
— Ну, Исаак Наумович, и вопросы же вы задаёте.
— Но ведь у Антона Павловича не только туберкулез исчез, исчезли и сопутствующие болезни. Близорукость, например. Что, если и рак?
— Возможно. Возможно, и рак. Во всяком случае, лондонский коллега пишет, что его пациент выздоровел, правда, там имел место рак желудка.
— Конан Дойль?
— Сэр Конан Дойль. Он пожалован в рыцари, наш английский доктор и писатель. И, думаю, не за Шерлока Холмса.
— Вот видите: англичане лечат рак!
— У англичан, вернее, у Британской Короны фактическая монополия на препарат. Они доминируют в Африке, особенно в Южной Африке. Отчего бы и не поэкспериментировать?
— А у нас?
— А у нас есть русский квас, дорогой доктор. Если удастся разводить грибы здесь, тогда… Но это дело не месяцев, а лет. А пока…
— Но неужели нельзя изыскать возможность?
— Изыскать? Для кого?
— Для больного, — Исаак Наумович показал на лучеграфию. — Для этого больного.
— А, собственно, кто он такой, этот больной?
— Рабушинский.
— Павел Павлович Рабушинский?
— Именно. Талантливый молодой человек, ему жить да жить!
— Миллионщик Павел Павлович Рабушниский?
— Ну, это преувеличение. А хоть и миллионщик, что с того? Разве это важно?
— Важно, Исаак Наумович. Очень важно. Что ж, я возьмусь провести ему курс обновления.
— Возьметесь?
— Да. Это будет стоить один миллион сто тысяч рублей.
— Что? Вы сказали — сто тысяч рублей? Я не ослышался? Это ведь неслыханная сумма!
— Вы ослышались, Исаак Наумович. Я сказал один миллион сто тысяч рублей. Неслыханная? Так ведь излечение от рака легких тоже вещь неслыханная.
— Но… Не знаю, пойдет ли Павел Павлович на это.
— Да хоть и не пойдет. Мне, собственно, безразлично.
— Миллион…
— Господин Рабушинский вполне может себе это позволить. Если захочет.
— Но мы, врачи… Мы не вправе решать, кому жить, а кому умереть!
— Об этом и речи нет — решать, кому жить. Я лишь решаю, займусь я господином Рабушинским, или нет. Не более, не менее.
В задумчивости и даже в печали Альтшуллер покинул меня, забыв лучеграфический снимок на столе.
Да, именно так. Миллион сто тысяч рублей. И да, Рабушинский вполне может себе это позволить. Позволил же он себе разорить Алчевского, довести того до самоубийства и захватив его банки, выгадав на этом, по меньшей мере, пять миллионов рублей. Скорее, восемь. Ну, восьми и даже пяти миллионов в наличии у него нет, у Рабушинского, у него капиталы в деле, запросто не вытащишь. А миллион — это он, если постарается, найти сумеет.
Конечно, можно было действовать потихоньку. Надбавлять по сто тысяч. Но исцелять Рабушинского за меньшую, чем миллион, сумму было бы непростительно. Шеф поставит минус. И вообще, миллион мне понадобится. Понадобится и больше. И не просто миллион, а миллион легальный, миллион объяснимый. А то превращать опилки в червонцы с помощью полевого синтезатора «Мидас» — ну, глупо же. Этих червонцев тонна выйдет. Где столько опилок взять? И как объяснить этот миллион звонкой монетой? Можно, конечно, и фальшивых купюр напечатать. С применением нанотехнологий. Никто никогда не различит, где подлинные деньги, а где копии. Но это нехорошо. Во многих смыслах. И — зачем фальшивки, когда есть Рабушинский? И Ротшильды, и Рокфеллеры, и прочие люди со средствами, желающие вернуть здоровье и молодость?
Ну да, найдутся люди, которые обвинят меня в корыстолюбии. И это очень хорошо, что найдутся. А не найдутся, я организую такие обвинения. Пусть знают, что есть такой злыдень, лечит рак за миллион. И ещё омолаживает! За деньги, за деньги, за деньги! Как можно!
Что значит можно? Нужно!
Я пошел погулять. С Булькой. Булька уже четвертый месяц у меня. Растёт. Пока я ездил по заграницам, скучал, а теперь радуется. Скачет. В Оксфорде в моде белые бультерьеры. А у меня — коричневый. Я не в Оксфорде. В Ялте я. Здесь собака не только забава, но и охранник. Особенно такая собака, как Булька. А охранник в белом — это нонсенс.
Мы шли, я в английском кепи и клетчатом английском же костюме, и Булька — английский пёс. Англоман, как Воронцов. Люди опасливо косились на нас. Вид у Бульки, прямо скажу, необычный. Зубастый, головастый. Не собака, а живой капкан. Но — добрый и послушный. Днём. В режиме «мир».
Дошёл до кефирного заведения. Привязал булькин поводок к дереву, а сам заглянул внутрь. Дела идут хорошо. Попробовал кефир «День», с абрикосовым вареньем. Чайная ложка варенья на стакан кефира. Дамы и дети очень любят.