Поправка курса
Шрифт:
Помрачневший Николай опять посмотрел на советника. Тот с непроницаемым видом кивнул. Да, всё верно.
— И третье, Ваше Императорское Величество. Могу ли я излечить кровоточивую болезнь. Отвечу прямо. В мировом масштабе, то есть ликвидировать болезнь на всей земле — нет, не могу. Могу ли я излечить одного человека? Да, могу.
Николай просветлел. А советник, напротив, состроил презрительную мину.
— Каким же образом, милостивый государь, вы можете излечить одного человека? — спросил он.
— Вопрос стоит — могу или нет.
— Государь, — перебил меня Николай. — Да, ответьте, пожалуйста, только простыми словами.
— Хорошо, Государь. Организм страдающего кровоточивой болезнью не вырабатывает фактор, способствующий своевременной свертываемости крови. Это наследственное. Я привношу элемент, который исправляет эту оплошность организма. Исправленный организм сам вырабатывает этот фактор. В итоге — любой ушиб, порез или иная травма протекают обыкновенно, как у всякого смертного. Человек здоров. Может ползать, бегать, прыгать, то есть жить так, как захочет. И да, это навсегда. То есть до смерти.
— До смерти? — спросил Николай.
— Люди смертны, Государь. Иногда внезапно смертны. Взрыв бомбы или крушение поезда — тут медицина точно бессильна. Но в отсутствии подобных эксцессов человек доживет до самых-самых преклонных лет в добром здравии и ясном сознании. Я обещаю.
— Да кто вы такой, чтобы обещать? — возмутился конфидент.
— Я Петр Александрович Магель, тридцать девятый барон своего рода. В Эдинбурге после обучения получил диплом врача. Работал судовым доктором на китобойных судах, участвовал в антарктической экспедиции лорда Уитфорда, во время англо-бурской войны работал в отряде Врачей без границ.
— Ну, Эдинбург… — проворчал советник по медицинским делам. — Положим, Эдинбургский университет — заведение серьезное, однако излечивать кровоточивую болезнь там не умеют.
— Я могу излечить не болезнь, но больного. Впрочем, Сергей Петрович, я ведь не навязываюсь. То есть совершенно, — продолжать я не стал. И так понятно, что не навязываюсь. Вот прямо сейчас не только готов, но и просто хочу вернуться в Петербург, на учредительное собрание Синематографического Союза. Оно будет идти всю ночь, собрание. С шутками, песнями, плясками и шампанским.
— Когда бы вы могли приступить к делу? — спросил Николай по существу.
— Раньше начнем — раньше кончим, Государь. Тут откладывать не стоит. Каждый день — это день риска.
— Но вот сейчас… вот прямо сейчас?
— Конечно.
Фёдоров фыркнул.
— Что вам понадобиться для лечения?
— Больной понадобится, Государь. Без больного никак.
— То есть вы готовы начать прямо сейчас?
— Начать и кончить, государь.
— Хорошо. Сергей Петрович, помогите барону Магелю, пожалуйста.
Хирург отвел меня в помещение, где я, сняв смокинг, облачился в белый накрахмаленный халат и белый же стоячий колпак.
— Если вы попытаетесь навредить… — начал Фёдоров.
— Помилуйте, Сергей Петрович, с чего вы решили?
— Нет и не может быть никакого лечения кровоточивой болезни, это я знаю наверное.
— Так ведь и столбняк прежде не лечили, а теперь ведь лечат. Ну, пытаются. То ж и с кровоточивой болезнью.
— Я не позволю вводить цесаревичу шарлатанские снадобья!
— Где вы были десять минут назад, коллега? Почему не сказали это Государю? Мол, не позволю, и точка! Ещё не поздно. Идите и скажите. Распорядитесь, так сказать.
Ответить Фёдорову было нечем. И хотелось — а нечем. Не мог он возразить Государю. Да и как возразить? Я такой же врач, как и он. Диплом мой, пожалуй, и весомее — в России, несмотря на патриотическую риторику, всё же предпочитают иностранные лекарства и иностранных лекарей. Не верят, что потомок крепостного способен лечить их тонкие дворянские организмы. Сословная спесь. Клистир поставить, мозоль срезать — может, а что посерьезнее — это к европейским светилам.
— Чем же вы будете пользовать наследника, коллега? — спросил Фёдоров, выделяя слово «коллега» так, будто он вовсе и не считает меня врачом.
— А увидите, Сергей Петрович, увидите, — я вытащил из кармана смокинга небольшой портсигар. Скромный, серебряный. И положил в карман белого халата. Халат у меня терапевтический, с карманами. Чтобы было куда деньги класть, так считают обыватели.
И мы пошли в детскую.
Детская — комната как комната. То есть большая, конечно. Тёплая. Чистая. В кроватке лежал цесаревич. Рядом стояла нянька, фрау Цапф. И вторая нянька, фройлян Мюллер. Обе с лучшими рекомендациями, причем Цапф — дипломированная сестра милосердия.
И государь. Государыни же не было. Больна государыня. Нервический припадок у неё. Оно и к лучшему.
Младенчик как младенчик. В меру упитанный. Взгляд осмысленный.
Я быстро раздел его. Он не противился, напротив, радостно гукал.
Повернул на бочок.
— Пришёл серенький волчок!
Я достал из кармана портсигар, раскрыл. Вынул пакетик вощеной бумаги. В пакетик был завернут пластырь. Плоский блинчик на подложке.
И я прилепил пластырь к попке цесаревича. К левой ягодице.
Все внимательно смотрели.
Я выждал пять минут. В молчании.
— Вот и всё, — сказал я.
— Как — всё? — спросил Николай.
— Всё — значит всё, государь. Кожа у младенцев тонкая, препарат проник в организм. Сеанс закончен. Конечно, потребуется время на выработку фактора свертываемости крови. К утру младенец будет совершенно в порядке.
Няньки смотрели на меня скептически. Фёдоров — с облегчением: я ничего младенцу не впрыскивал, ничем подозрительным не кормил, а пластырь, что пластырь? Пустое пластырь. Но он все-таки спросил: