Популярная музыка из Виттулы
Шрифт:
И началось.
В принципе, бабушка, конечно, оставила завещание. Оно было записано от руки в той самой тетрадке и было весьма пухлым, если не сказать больше. Каждая страница была вдоль и поперек испещрена ее дрожащей старческой рукой. Этому отписано то, другому - сё. Однако, поскольку старуха начала готовить свой уход лет за пятнадцать, да к тому же отличалась капризным нравом, многое в ее записях было исправлено, перечеркнуто, дополнено на полях, да еще прилагался целый листок с кучей невнятных пояснений. Одних она лишала наследства, потом прощала, и так по нескольку раз. Другие могли получить наследство только тогда, когда выполнят ряд условий: например, в присутствии всей родни громко заявят о своей живой вере, отрекутся от Зеленого Змия или перед лицом собравшихся и Иисусом Христом покаются
Только чтение завещания в душной избе заняло несколько часов. Каждое слово надо было перевести на шведский, финский, английский, немецкий и персидский (дочка из Вексшё вышла замуж за пришлого суннита). С не меньшими трудностями было сопряжено чтение участков о вере. Непременным условием для всех было следовать живой вере, а большинство турнедальцев считали живой верой исключительно лестадианство. Против такого толкования выступили суннит, зять-иудей из Новой Зеландии, и франкфуртская дочка, принявшая баптизм - все они поочередно заявили, что их вера такая же живая, как и у всех остальных. Тогда младший брат бабушки из Уллатти прогремел во всеуслышанье, что, раз он западный лестадианец, то, стало быть, и есть самый правильный христианин из всей компании; это заявление жестоко оскорбило его двоюродную сестру из восточных лестадианцев, еще одну из Собрания перворожденных, да пару староверов [ note 1 ]. Восточная лестадианка моментально отключилась, начала прыгать и биться в экстазе, так что пот брызгал во все стороны. Остальные, не теряя времени даром, присоединились, стали оживленно размахивать руками, рыдать, обниматься, валиться ничком на половики, каясь во всех смертных грехах.
Note1
Христианские секты на севере Швеции и Финляндии.
Тут Исак не выдержал, встал и рявкнул на всех по-шведски и по-фински, чтоб заткнули пасти. Тем временем троюродный брат, забулдыга из Каинуласъярви, попытался вставить в завещание пару слов от себя, но был пойман на месте преступления и вышвырнут вон. Тогда было объявлено перемирие, и, когда схлынула волна протестов, воцарилось напряженное спокойствие. Несколько человек потребовали занести в протокол факт того, что они только что покаялись и все остальные доказательства их живой веры - большинством голосов предложение было принято.
Закончив читать, все полностью и окончательно запутались. Тишайший инженер из Упсалы, разбиравшийся в вычислительной технике, предложил записать завещание со всеми поправками и добавлениями на перфокарту и, обработав его пару раз с помощью логической программы, разделить имущество по справедливости. Все тут же закричали, что этому южанину, обабившемуся интеллигентишке и седьмой воде на киселе лучше закрыть паяло и не соваться, когда решаются столь важные семейные дела. Братья и сестры, двоюродные братья и двоюродные сестры, зятья и невестки стали разбиваться на группы по тактическим соображениям. Началось оживленное шушуканье. Высылались парламентеры, выдвигались и отвергались предложения, возникали и рушились альянсы, гомонящие группки через посыльных обменивались более или менее скрытыми угрозами. Двое мужиков вместе вышли до ветра, потом вернулись в подозрительно веселом расположении духа. Скрещивались взгляды. Закатывались рукава рубах. Писарь с жиденькими волосами, отвечавший за протокол, постучал ручкой о чашку и попросил внимания. Народ, тяжело дыша и гневно шикая друг на друга, обступил кухонный стол.
Кхм.. Гммммм….
Писарь сказал, что, будучи лицом незаинтересованным, он понял так, что все хозяйство, постройки, двор, мебель, добро, банковские счета и еще небольшой лесной клочок надо поделить на сто сорок три равные доли, исключая прялку, которая отойдет соседке.
Его заглушила буря возмущенных голосов.
Приказчик, отставной таможенник, попросил внести в протокол его замечание. По его, пусть скромному, но в высшей степени беспристрастному мнению, предыдущий оратор не учел одно дополнение, содержащееся на открепительном листке, абзац три. А именно, слова о падении и нравственном разложении южной Швеции. А потому сам дом и мебеля должны отойти сыну Исаку, а все остальное добро причитается только тем родственникам, которые живут в Паяле.
Вопли усилились.
Соседка попыталась спросить, где ее прялка, но ее бесцеремонно оборвали.
Племянник, работавший на северных кирунских шахтах, заявил, что его Кируна уж никак не южная Швеция, да к тому же у него дача в Саттаярви рядом с Паялой, а значится, он требует записать в протоколе, что он живет в Паяле, и баста.
Другой племянник, из Киэксияисваары, заметил первому, что тот, видно, запамятовал один пункт на странице четырнадцать, где покойная называет Кирунский обогатительный комбинат Северным Вавилоном - значит, и всем рабочим с его комбината гореть в аду, а нахаловка в Саттаярви вообще не считается.
В это время забулдыга, оставленный снаружи, кинул в дверь поленом и стал ломиться, требуя впустить его.
Еврей рванул суннита за ворот рубахи, но, получив тычка, упал в кресло-качалку. Они стали кричать и ругаться, а их жены стояли рядом и переводили. Уже чуть не каждый требовал слова, стук писаревой ручки утонул в гаме.
Немудрено, что в конце концов был занесен кулак. Отмытый по торжественному случаю от грязи рабочий кулак - он, словно гриб после дождя, выскочил из черного перегноя. Затрясся на широкой ножке, завертелся во все стороны, как филин. Это было предупреждение. Что чаша терпения переполнилась.
Миг, и рядом вырос его собрат. Потом еще один. Люди загалдели, уже не слушая друг друга. Посыпались проклятия на всех мыслимых языках и наречиях, якорными цепями загремели угрозы, стены избы сотряслись подобно вавилонским.
И понеслось.
Из уважения к ближним остановимся на этом месте. Я не буду описывать, как трещали скулы, как царапались ногти, как текла юшка, как летали вставные челюсти, как ломались очки на переносице, ни эти коварные пинки, ни эти пальцы, вцепившиеся в горло. Я отказываюсь перечислять сковородки, стулья, резиновые сапоги, совки, собачьи миски, финскую фамильную библию и все другие подручные средства, пошедшие в ход. Я опускаю все эти яростные проклятия, всю брань, прежде всего неисчерпаемый кладезь турнедальских ругательств, все эти упреки в глупости, уродстве, кровосмешении, старческом слабоумии, умственной неполноценности, нетрадиционной сексуальной ориентации, которыми обменивались в пылу борьбы разгоряченные родственники.
Достаточно просто сказать: это был ад кромешный.
ГЛАВА 7
О рок-музыке, ее влиянии на прекрасный пол и о том, что не следует входить без стука
.
Вечером Ниила пришел к нам домой. Рука прижимает что-то к груди, все та же парадная одежда - Ниила еще не отошел от общения со своей родней. После продолжительного и сбивчивого спора, во время которого одни угрожали подать в суд, но тут же натыкались на встречные угрозы, родственники прикинули, во что обойдутся адвокаты, и всем миром порешили не выносить сор из избы. Попросили инженера из Упсалы поподробней растолковать им про перфокарты. Потом строго-настрого запретили выпивохам учинять распойство в пределах двора. В паяльскую лечебницу обратилось за пластырем неслыханное количество народа, пострадавшего от гололедицы и ушибов. Очки и вставные челюсти кое-как починили с помощью изоленты и клея.
Старшей сеструхи дома не было, и мы забрались в ее комнату. Расстегнув рубашку, Ниила извлек пластинку, согретую теплом его тела. Я торжественно возложил ее на проигрыватель, опустил иголку. Добавил звука. Винил стал тихонько похрустывать.
Трах! Грянул гром. Рванула бочка с порохом, комната встала на дыбы. Воздух улетучился, нас шандарахнуло о стену, расплющило, а изба завертелась юлой. Мы были впечатаны в стену как почтовые марки; кровь вся вобралась в сердце, образовав кишечно-алый сгусток, а потом разом схлынула обратно, прянула по рукам и ногам, острые алые струйки брызнули по всему телу; мы как две беспомощные рыбы хватали воздух ртом.