Популярная музыка из Виттулы
Шрифт:
Меж тем, родственники со стороны невесты, слушая этот треп, сидели и молча раздражались, как принято у финнов. Наконец, самый дородный и лысый из них, по имени Исмо, встал и заявил, что столько околесицы на финском в этих краях ему не доводилось слышать со времен движения в Лаппо [ note 3 ]. Тогда мой отец заметил в непривычной для себя язвительной манере, что все сказанное здесь за столом является общепризнанным фактом, что, если кое-кто из родственничков завидует и осознает свою убогость, то он готов первым принести свои соболезнования.
Note3
Движение правых экстремистов 1929-32 гг., возникшее в г. Лаппо (Финляндия). Впоследствии запрещено, поскольку носило антидемократический характер и использовало насильственные методы борьбы.
Исмо сердито возразил, что ни один человек на свете не
На какое-то время за столом воцарилась полнейшая тишина. Потом братья, батя в их числе, встали как один и, пыхтя по-медвежьи, дружно направились в сторону Исмо. Ну, наконец-то, все разговоры побоку, наконец-то, настала пора поразмять затекшие мускулы. Первым подскочил Эйнари, скинул пиджак, ослабил галстук и закатал рукав. Ручища у него была под стать сопернику. Кофейные чашки, стопки - все это быстренько унесли со стола. Противники сошлись, руки сцепились, как клещи. Рывок - и оба тела дернулись, лица налились кровью. Завязалась борьба.
С самого начала стало понятно, что борьба пойдет с переменным успехом. Руки вздымались как два толстых питона с дрожащими головами, мертвой хваткой вцепившихся друг в друга. Мелкая, почти неприметная дрожь передавалась столу, а с ним и сосновому полу. Квадратные спины согнулись и застыли в напряжении, бицепсы набухли, как тесто на дрожжах, лица стали бордовыми от крови, на висках вздулись черные жилы, с кончика носа потекли капли пота. Братья теснились вокруг, подбадривали, кричали. На кону стояла честь рода, его слава, его гордость - надо раз и навсегда заставить сватьев уважать себя. Те горланили не меньше, поддерживая своего. Кулаки дрожали, начали клониться в одну сторону. Все зашумели еще громче. Потом рывок в другую сторону. Мужики нетерпеливо подпрыгивали на месте, подсказывали, сами напрягали мышцы, видно, думая, что это поможет. Когда стало ясно, что борьба будет долгой, чаша томительного терпения переполнилась. Гормон пер и рвался наружу, рабочие руки чесались от безделия. В одно мгновение на столе вырос лес узловатых древесных стволов, качавшихся словно от сильного ветра. Один за другим валились они словно от урагана, с грохотом падали, прогибая стол. Победитель довольно хмыкал и принимал следующий вызов. Азарт передался и бабам: они завизжали, загалдели. Одни, понятное дело, были навеселе, других пьянил густой дух тестостерона. Вскоре две финских старухи затеяли перетягивание на пальцах, осыпая друг дружку вычурной, почти забытой бранью. Упершись носками башмаков в половицы, они схватились крючками пальцев, тянули, охали, скрипели зубами - одна даже описалась от натуги, но упрямо продолжала борьбу, стоя в собственной луже, которая разливалась под ее широченными юбками. Пальцы у бабок были сморщенные, покрытые бурыми пятнами, но с железной хваткой, как клещи. Невеста заявила, что нет на свете хватки крепче, чем у этих старух - этим старухам что коров доить, что мужиков; вся женская половина охотно подхватила эту мысль и принялась оживленно рассуждать, чем баба лучше мужика: она-де и выносливей, и проворней, и упорней, и терпеливей, и бережливей, и ягоды собирать умеет, и хвори лечить горазда - короче, чем баба не лучше этих вахлаков! Одна старушенция, Хильма, выиграла - неожиданно рванула на себя соперницу, да так сильно, что сама хлопнулась на зад, правда, по общему мнению, довольно удачно, поскольку при этом не сломала себе шейки бедра. Войдя в раж, Хильма вызвала на бой мужиков, коли поблизости есть настоящие, в чем она лично сомневается. В это время батя и все остальные мужики стояли и спорили, увлеченные борьбой за пальму первенства в престижном семейном чемпионате: он проводился по замысловатой отборочной системе, и все результаты вскоре перепутались. Посреди этой оравы продолжали борьбу Эйнари и Исмо. Дядя Хокани велел старухе заткнуться: в нашей земной юдоли это главная бабская задача, особенно, в присутствии мужчин. Такие слова только еще больше раззадорили Хильму - она так пихнула дядю своим необъятным бюстом, что тот отлетел назад, и посоветовала пососать у нее титьку, раз он не может придумать ничего умнее. Бабы похабно захихикали, а Хокани залился краской. Тогда он сказал, что согласен тянуться на пальцах при условии, что Хильма тяпнет водочки. Хильма была верующей и, естественно, отказалась. Так они долго стояли и препирались. Наконец, вне себя от злости Хильма налила себе полный стакан сивухи, разом осушила его и выставила свой длинный крючковатый коготь. Все замерли и озадаченно уставились на нее. Лестадий дважды перевернулся в своем гробу на церковном кладбище в Паяле. Изумленный Хокани в задумчивости вставил средний палец в ее крюк, решив показать ей, кто здесь хозяин. Дородная, но приземистая тетка оторвалась от пола и затрепыхалась у него на руке как финская варежка, но не сдалась. Тогда Хокани поставил ее на землю и начал выкручивать ей палец. Хильма болталась от стены к стене, но палец не разжала. Раздосадованный Хокани остановился поразмыслить. И тут старуха как откинется назад всей своей тяжестью - палец у Хокани разжался и старуха снова плюхнулась на задницу. Бабы радостно взвыли - аж дом пошел ходуном. Сама же Хильма молча застыла на полу. Кто-то заметил, что, верно, в этот раз старуха действительно сломала бедро: такой тихой она не была с тех пор, как ей под наркозом оперировали зоб. В ответ Хильма скривила рот, и из него длинной струйкой потек самогон. И громко побожилась, что не проглотила ни капли.
Я бродил во хмелю, раздумывая, как бы так догнаться, чтоб не заметил отец. В конце концов нашел недопитую бутылку, где еще оставалось на дне, и понес ее вместе с пустыми бутылками, делая вид, что помогаю стряпухам. Незаметно выскочил в сени. Там в полутьме зажал нос и начал отхлебывать крупными глотками.
В этот миг чьи-то властные руки обняли меня за грудь. Я уронил бутыль. Кто-то прижался ко мне, жарко дыша. В страхе я стал вырываться, но не смог.
– Пусти меня-а-а, - захныкал я, - пяяста минут!
Вместо ответа меня приподняли и хорошенько встряхнули ровно щенка. Что-то щекотало мне лицо. Волосы. Длинные темные волосы. Потом смешок - и меня со стуком опустили на пол.
Она! Какая мягкая на ощупь! Как рысь. Я представил, как она сейчас вопьется зубами в мою шею. Финка тяжело дышала и улыбалась влажными губами. Рывком распахнула мне рубаху и сунула мне руку за пазуху. Рука юркнула так ловко, что я не успел помешать ей. Я ощутил ее тепло. Женщина нежно ласкала меня, чуткие пальцы нащупали мой сосок.
– А тебе хочется, когда выпьешь?
– спросила она по-фински и прежде, чем я успел ответить, поцеловала меня. Она пахла духами, свежим потом, на ее языке остался вкус охотничьих колбасок. Сладко постанывая, она прижалась ко мне; вот уж не думал, что женщины такие сильные.
– Я тебя выпорю, - нашептывала она мне.
– Скажешь кому-нибудь, я тебя прибью!
Не успел я и бровью повести, как она расстегнула мне ширинку и извлекла мою набухшую гордость. С тем же проворством задрала юбку и скинула трусики. Я помог ей - трусики все промокли. Ее кожа сияла белизной, ноги длинные и стройные, как у лосихи, а между ними - черный лохматый куст. Я боялся тронуть его - думал, что он укусит. Продолжая ласкать меня, финка уже раздвинула ноги, но хлоп - мир взорвался, рассыпался брызгами, мой взгляд заволокло красной пеленой и нежностью, а она выругалась, опустила юбку и поспешно убежала в кухню.
Я был еще так юн, что кончил без спермы. Мой дружок сник, а внутри осталось только пульсирующее воспоминание, как если пописать на электросиловой забор. Я застегнул ширинку и решил, что в кухню я больше ни ногой.
В следующий момент дверь с грохотом распахнулась, и мужики ввалились в сени, топоча как стадо оленей. Всех развезло, так что ходили они, хватаясь за стены. Последними выползли Эйнари с Исмо, нехотя согласившиеся на ничью; руки у них так затекли, что пришлось разнимать. Отец позвал меня за компанию - теперь все шли соревноваться в баню. Входная дверь отворилась, и мужики веселой гурьбой высыпали наружу; вскоре двор огласило журчание дюжины мощных мочевых струй. Дед опорожнялся дольше всех, и сыновья стали подтрунивать над ним, интересуясь, уж не сопли ли это у него капают с конца, а может, старый подхватил ящур, когда баловался с телушкой?
– нет, это, верно, последний патрон в дуле застрял - надо бы ему прочистить дырочку спицей. Старик огрызнулся, бросив в сердцах, что негоже потешаться над инвалидами, и добавил, что, знай он такое дело, лучше б обмазал хрен дегтем да вывалял в пуху, а не стал бы строгать таких вот бесенят.
Банька была сделана по-старинному, в бревенчатой курной избе, и стояла, как полагается, немного в стороне на случай пожара. Стена над дверью была черная от сажи. Трубы не было, дым от каменки выходил через три дымохода в стенах. Мужики стали раздеваться: одни вешали одежду на гвозди, другие складывали ее снаружи на скамьи, при этом их нещадно кусал москит. Дед, как и полагается хозяину дома и главному банщику, вошел первым и высыпал последние угольки в жестяной короб. Потом опрокинул несколько ковшей воды на огромную каменку, чтобы дать воздуху очиститься. Пар поднялся клубами, смешался с едким дымом и улетучился через дверь и дымоходы. В конце дед скинул мешки, защищавшие полки от сажи, и законопатил дымоходы ветошью.
Толпа внесла меня внутрь и оттеснила в самый верхний угол. В бане душисто пахло смоляными дровами. Коснувшись стены, я выпачкался в саже. Полки сверху донизу были забиты до отказа, прогибались под тяжестью белых мужицких седалищ. Кому-то из мужиков не хватило места, и они нехотя уселись на пол, кляня злую судьбину за то, что она не пускает их в рай. Москит плотной серой занавесью висел у порога, но внутрь влетать не решался. Вошедший последним захлопнул дверь, оставив снаружи теплый летний вечер, и баня разом погрузилась во мрак. Все хранили молчание, проникшись торжеством момента.