Популярная музыка из Виттулы
Шрифт:
Постепенно глаз привык к темноте и начал различать предметы. Печка рдела, словно алтарь. Тепло обволакивало тебя, как огромный зверь. Дед взял ковш воды, что-то бормоча себе под нос. Мужики поерзали, устраиваясь поудобнее, и почтительно склонили спины, словно перед турецким пашой. Доски жалобно захрустели под их тяжестью. Сперва медленно окунув ковш в колодезную воду, старик затем с удивительной расчетливостью резво вылил девять ковшей на камни - один в середку, четыре по углам, и четыре посередине с каждого края. Раздалось бешеное шипение, на смену ему пришел обжигающий жар. Мужики застонали от наслаждения. По плечам, по ляжкам, по животу, по лысинам катил пот, выступала соль, зудела кожа. Березовый веник, размокший в ушате, достали и теперь подсушивали на рдеющих камнях. В бане запахло солнцем и летом, мужики блаженно улыбались
Когда первая буря чувств улеглась, начали толковать о том, какие бывают бани. Все сошлись на том, что баня по-черному гораздо лучше и дровяных печей, и электрокаменок. Последние подверглись особенно жестокому осмеянию - их обозвали тостерами и калориферами. Некоторые из собравшихся с содроганием вспоминали сухие и пыльные духовые шкафы, в которых им довелось париться в южной Швеции. Один рассказчик поведал о том, как парился в Юрмлиенском горном мотеле, где стояла норвежская электропечь, смахивавшая на допотопную центрифугу. Каменка была с гулькин нос - там помещалось от силы два камня, да и то, если один поставить на попа. Другой рассказчик с ужасом вспомнил, как три месяца плотничал на Готланде. И, представьте, ни разу не смог помыться, поскольку там на юге о банях пока понятия не имеют. Вместо этого лежат в так называемой ванне и бултыхаются в собственных помоях.
Дед, на какое-то время прекратив поддавать, упрекнул своих сыновей в том, что некоторые из них, строя свои особняки, сами поставили электропечи в парилках и что из-за этого турнедальская культура теперь обречена на скорое вымирание. Виновные стали оправдываться и говорить, что они-де покупали свои печи в Финляндии, а там печи непревзойденного качества, то есть ничуть не хуже наших дровяных собратьев, да к тому же получившие высшую оценку - пять березовых веников из пяти - от финского банного журнала "Сауналехти" . Тогда дед злобно заметил, что электричество - самая глупая выдумка, которую мы взяли у южной Швеции - от него и народ хиреет, и скотина; мужики и бабы становятся хилыми, хуже переносят холод, хуже видят в темноте, ребятня родится немощная, нормальную еду есть не могут - короче, нет больше турнедальской стойкости и выносливости, за все нынче отвечают машины. Видать, скоро и баб за нас будет пялить электричество - уж больно это трудная и потная работа, немодная по теперешним временам.
Дед снова занялся ковшом, не желая слушать сыновей, которые кинулись убеждать его, что они из той же крепкой финской породы. Вместо этого обозвал их лодырями - теперича все обленились, а Турнедален заполонили всякие кнапсу и "ентилигенты", и сказал сыновьям, что надо было больше драть их, пока они под стол пешком ходили. А теперь уж поздно. Теперь уже никто не понимает, что такое баня - баня, где родился ты; баня, где родился твой отец; баня, где родился отец твоего отца; баня, где омывают и наряжают тело покойного, где лекари пускали кровь хворым, где зачинают детей, где из рода в род люди отдыхают от буднего труда.
Голос его дрогнул, а на глаза навернулись слезы, когда он сказал, что жизнь, сынки, - это сплошь холод и боль, предательство, ложь и чепуха. Взять хотя бы революцию, которую он ждет еще со времен дорожной забастовки 1931 года - и где же она, мать ее, может, кто слыхал о ней в округе? Только единожды была у него надежда - когда он поехал за провизией в Колари в Финляндию, то в толкучке на Валинта Фриберг углядел самого Иосифа Сталина с тележкой, полной мяса. Да, видать, у Сталина не дошли руки до нашей стороны.
Деду протянули бутылку, и в утешение он стал пить прямо в бане, плеснув, как положено, из пробки на каменку. Нас обдало сивушными парами. Дед послал бутылку по кругу, вытер нос и сказал, что все это ерунда и что, один хрен, скоро помирать. Но он-таки коммунист, и пусть все зарубят себе на носу: коли на смертном одре он вдруг начнет лепетать об отпущении грехов и о Христе, то это будет бред и маразм - и на этот случай просил заклеить ему пластырем рот. Дед тут же взял торжественное обещание с каждого, в присутствии родни и свидетелей. Ибо боязнь смерти - ничто по сравнению со страхом, свихнувшись на старости лет, угодить в паяльскую лечебницу и нести там всякий вздор перед широко распахнутыми дверями.
Потом поддал девять раз по девять ковшей, отчего мужики, охая, стали соскакивать с полков, говоря, что им надо сходить до ветра, и только самые закаленные остались на месте, несмотря на крупные волдыри, вздувавшиеся на теле. Дед усомнился в том, что такие сопляки - в самом деле его дети. Потом отложил ковш и сказал, пусть сами доводят соревнование до конца, попросил прощения за то, что мучил их, и сказал, что устал нюхать их пот. С достоинством сошел он с полка и начал намыливаться у шайки с теплой водой. Мылся дед по-стариковски - намылил три главных места: лысину, живот и мошонку.
И вот начался жестокий финал. Наконец-то, оба рода смогут помериться силами. Эйнари начал поддавать, остальные - жаловаться на холод в бане. Как водится, борьба носила, в основном, психологический характер. Каждый старался сделать вид, что ему хоть бы хны, что жар ему нипочем и что он без особого труда просидит здесь, сколько душе угодно. Эйнари вылил целый ушат на раскаленные камни - ему тут же принесли новый. Новый зверский заход. Вот уже первые финалисты стремглав соскочили с полков и упали на пол, задыхаясь. Дед окатил их студеной водой. Пар хлестал по спине, раздирал легкие. Вот сдался еще один. Оставшиеся сидели как чурбаны с остекленевшим взглядом. Вот закачался еще один и упал бы, но его подхватили. Сильнее поддали - сильнее мука. Вот уже кашляя, вот-вот задохнется, соскочил отец. Наверху остались только Эйнари с ковшом и лысый Исмо, который сидел, покачивая головой. Побежденные сбились в кучу на полу в ожидании исхода. Исмо едва не падал в обморок, но держался молодцом. После очередного ковша голова у него вздрагивала, как у беспомощного боксера, дело которого потихоньку движется к нокауту. Эйнари учащенно дышал, и ковш дрожал в его руке. Лицо налилось синей кровью, туловище опасно кренилось. Еще ковш. Еще один. Исмо придушенно закашлялся, пуская слюну. Обоих соперников сильно качало, и они поддерживали друг друга руками, чтоб не упасть. Наконец, Эйнари вздрогнул и резко завалился в сторону Исмо - тот тоже рухнул. Так, словно две безжизненные туши, они с грохотом скатились на нижний полок и остались лежать там, не отпуская рук.
– Ничья!
– крикнул кто-то.
И тут только из темного угла с верхнего полка, с облезшей кожей, на землю сверзился я. Все недоуменно уставились на меня. Не говоря ни слова, я победно вскинул кулак.
Ликующий вопль потряс закопченные своды бани меж тем, как я упал на колени и вырвал.
.
ГЛАВА 12
.
О тяжелой сезонной работе, о кочерге на соседском участке и о бедах, к которым приводит невыполнение служебных обязанностей
.
Серым пасмурным майским днем со стороны Корпиломболо в Паялу вошел бодрый и подтянутый иностранец. За плечами у него висел старинный солдатский ранец, голова иностранца с коротко остриженными седыми волосами была потрепана непогодой и походила на рунический камень. В Наурисахо он остановился, сощурился на свинцовое небо и сделал пару глотков из походной фляги. После этого постучался в ближайшую избу. Когда дверь отворили, иностранец поздоровался с хозяевами на ломаном финском языке, как-то диковинно коверкая слова. Он представился Гансом, сказал, что из Германии, и спросил, не сдается ли где-нибудь на лето заброшенная дача.