Пора летних каникул

Сидельников Олег Васильевич

Нет, он решительно не желает рисковать солдатами. Да и сам он не застрахован от глупой пули. Ну и что с того, что приказано ликвидировать шайку оборванцев? Они, наверное, давно бы сами сдались. Боятся... Ах, дьявол! Ну как же растолковать этому недоноску с моржовыми усами.

Старикан тоже страстно желал кое-что растолковать. Ему не терпелось объяснить, что он — старичок в суконной визитке, назначенный недавно старостой,— не всегда был артельным счетоводом. До революции он владел сотенкой десятин землицыг стадцем коров, табунчиком коней:, жил себе припеваючи в райской местности на Киевщине. А

потом угодил в Соловки, бо имел особое мнение о колгоспах и даже жахнул разок из обреза.

— Коммунистен?—вопросительно спросил офицер, ткнув пальцем в сторону деревеньки.

Староста уразумел, о каких именно коммунистах идет речь. Торопясь и проглатывая слова, он принялся перечислять всех оставшихся в деревушке. Прежде всего Горпына Пилипенко со своим байстрюком.... Горпына — жена колгоспного головы, а сам голова утик до москалив в червонну армию... Оксана — агрономша, вона у комсомолии...

Офицеру надоело слушать непонятную воркотню. Он вежливо улыбнулся.

— Герр старост,— перебил его молодой человек и стал втолковывать, сопровождая речь выразительной жестикуляцией:— Герр старост...ходить (тычок в сторону деревеньки) ...Герр старост говорить советски зольдатен... Ферштейн? Русски зольдатен шагать сюда. Хенде хох... Ферштейн?— Для большей наглядности гауптман вскинул руки вверх, изображая человека, сдающегося в плен, затем проковылял по ладони указательным и средним пальцем правой руки.

—.....Ферштейн?

Старик понял. Лицо его как-то съежилось, покрылось морщинами, и ясноглазый офицер с удивлением подумал о том, что субъекту в суконной визитке в сущности не пятьдесят — пятьдесят пять, как он думал раньше, а куда как за шестьдесят.

— Понимай, герр старост?

. Старик, выронив из рук брыль, рухнул на колени. В глазах его застыл ужас.

— Не погубите, пан офицер... Не погубите!.. Гауптман ожидал нечто подобное. Еще бы! Ведь этот старик донес на красных. Они пришли ночью в деревеньку, узнав, что в ней нет германских солдат. Староста накормил их, напоил, уложил спать, а сам вышмыгнул из хаты, пробрался огородами до ближайшей тропки и, несмотря на почтенный возраст, пробежался до соседнего хутора, донес. Разумеется, сейчас он и трусит.

Нужно беречь солдат, прошедших огонь и воду. Вот, к примеру, фельдфебель Крамер. Какой вояка! Где его только черти не носили! Он орудовал в Нарвике, с горсткой храбрецов захватил знаменитый бельгийский форт Эбен-Эмаэль, гарнизон которого насчитывал свыше тысячи человек, сражался во Франции и Африке...

Вспомнив об африканском походе (под Бенгази Крамер спас ему жизнь), гауптман почувствовал, чтв испытывает неприязнь к трусливому старику. «Сам заварил кашу, ублюдок,— не без злорадства думал он.—Нечего было доносить. Нет чтобы пропустить шайку,- все равно ее прихлопнули бы там, на восточном берегу или чуть подальше. Отличиться захотелось! Ну что ж, тебе предоставляется прекрасная возможность отличиться».

— Ваше благородие, не погубите!.. Боны, скаженни, мене пидстрелять. Ваше сиятельство... Экселенца!..

Староста по-собачьи заглядывал в глаза, канючил, порывался поцеловать гауптману руку и вдруг умолк — он увидел, как ясные глаза молодого человека словно подернулись ледком.

— Вставать,— негромко произнес офицер.

Старика бил озноб. Гауптман ободряюще похлопал его по спине, сделал широкий приглашающий жест:

— Битте, герр старост.

Старик даже не взглянул. Гауптман осуждающе покачал головой, вздохнул и не спеша вынул из кобуры пистолет е тонким стволом. Старик не шелохнулся, на его склеротическом носу проступили капельки пота.

— Абтретен!

И так как староста продолжал стоять, офицер подтолкнул его в плечо стволом. Сделав вынужденное «кругом», парламентер вновь замер. Тогда он почувствовал легкое прикосновение между лопатками и услышал негромкую команду:

— Ходить.

Высоко в небе кувыркались жаворонки. Солнечные лучи разгорались все ярче и ярче: они обещали жаркий' день.

— Ходить!— раздалось уже погромче.

Старик осторожно шагнул раз, другой; проверяя, нет ли где замаскированной ямы, пошел быстрее, прижимая зачем-то руки к груди.

Солдаты, залегшие возле картофельного поля, радостно гоготали. Какой-то немец заиграл марш на губной гармошке.

На краю поля старик остановился и стал шарить у себя по карманам.

— Шнель!.. Шнель!—орали солдаты.

Старик словно проснулся: огляделся вокруг, потер ладонью лоб.

— Айна хвылына... айна минуточка,— бормотал он, садясь на землю.— Ваши благороди, айна хвылына...

— Ходить!— горланила' солдатня.— Ходить!..

Тем временем старик неловкими руками торопливо стягивал с ноги сапог. Затем он размотал чистую портянку, сунул голую ногу в сапог, забыв заправить в него штанину, и, тяжело поднявшись, шагнул в пыльную ботву.

Гауптман развеселился, увидев своего парламентера, размахивающего портянкой.

Иное испытывал старик. Портянка была его единственной защитницей. Он шел, шел по колено в ботве, и с каждым шагом тело его наливалось злобой и потливым страхом. Сейчас он ненавидел всех: людей, которые, притаившись возле хат, держат его на мушке, и тех, кто сделал из; него живую мишень. Его бросало то в жар, то в холод, язык стал шершавым, как необ-струганная доска. Не дойдя шагов пятьдесят до крайней хатки с аистовым гнездом на. крыше, он остановился и отчаянно закричал:

— Не палите в мене! Я до вас прийшов... Кидай ружья. Добре буде. Хлопцы, не надо в мене палить! Алопцы!..

Старик словно подавился: он увидел человека, который перемахнул через плетень и теперь быстро шагал к нему. Старик хотел бежать, но не мог,— ноги его приросли к земле; он понял: вот она — смерть, в выгоревшей добела гимнастерке, с четырьмя аЛыми треугольниками в петлицах; вот она,— затянутая командирским ремнем, цвета недоспелой вишни... прищуренные глаза... колючие, блестят, как острие штыка.

Старшина не отличался разговорчивостью. Да и дело, которое ему предстояло, не требовала речей. Приземистый, крепко сколоченный, с лицом попорченным оспой, он смотрел на предателя чуть прищурясь.

— В-ва-аше благородие... Товарищ...— пролепетал старик, бухаясь на колени.— Седины мои!.. Сынку...

Старшина встряхнул старика за шиворот.

— Подохни хоть стоя!— тихо сказал старшина и потянулся за наганом.

Предатель зашептал торопливо, суматошно:

— Не надо... не надо... не надо... не-е хочу... не надо...