Пора волков

Клавель Бернар

Теперь в бараке было тихо; только из-за загородки слева от входа, с помещавшихся там нар, доносился храп. Матье подошел и, перегнувшись через загородку, увидел человека, с головой накрытого козьей шкурой и чем-то вроде перины, обтянутой коричневой тканью.

– Это Юффель, он привозит больных, – пояснил цирюльник, предваряя вопрос Матье. – Колен Юффель, из Альеза. Здесь он с августа, когда французы сожгли его деревню. Ему удалось от них удрать, потому что в лесу он как рыба в воде, но с тех пор он малость не в себе. Да он сам вам все расскажет. Только

об этом и говорит. Первое время он держался молодцом. Все больше молчал, но работал не покладая рук. А как появился стражник, они стали пить вместе, и как напьются, так лезут в драку… Клянусь вам, радости мне с ними мало, да и обеим женщинам, которые здесь работают, тоже.

Казалось, он потерял мысль и с минуту лишь моргал маленькими серыми глазками, потом посмотрел на священника и добавил:

– Очень я рад, что вы теперь тут будете, право. И если вы думаете, что сумеете держать их в узде, даю слово… – И он кивнул на бумагу, которую положил на стол. Потом бросил взгляд на стражника – тот так и лежал на полу, только теперь храпел – и добавил: – Да, а если он умеет читать?

– Тогда решим, – спокойно ответил иезуит. – Но это, надо сказать, было бы удивительно.

– Можно оставить его тут спать, но если ночью он проснется, то еще чего доброго накинется на вас. Он ненавидит священников. Прежнего исповедника он постоянно оскорблял, тот его даже побаивался.

Отец Буасси сделал знак цирюльнику, чтобы тот сел за стол, за которым лежал пропускной лист, и, снова взяв в руки буковое полено, встал над стражником.

– Гийон, – сказал он, – плесните ему в лицо водой и станьте по другую сторону стола… Что до меня, то я не позволю этому скоту меня оскорблять.

Матье взял глиняный горшок, наполнил его водой из ведра, которое стояло рядом с дверью, и одним махом вылил стражнику на макушку. Тот издал дикий вопль, сел рывком и принялся тереть себе лицо и затылок. Часто моргая, он огляделся вокруг и схватился за пояс. Но шпаги не было.

– Сволочи! – завопил он. – Подонки!.. Вы мне за это заплатите!

Священник преспокойно поднял над головой полено и сказал:

– Потише, это я осадил вас, чтоб вы не наделали глупостей. А когда протрете глаза, будьте добры ознакомиться с бумагой, которую читает сейчас мэтр Гривель.

Ухватившись обеими руками за край стола, пьянчуга с трудом поднялся и тут же рухнул на лавку рядом с цирюльником. Потом провел рукой по затылку и проворчал:

– Клянусь богом, ты поставил мне здоровую шишку… Да еще сзади, сволочь ты этакая!

– Прошу вас быть повежливее и не богохульствовать. А для начала потрудитесь не называть меня на «ты», – повысил голос священник. И уже обычным тоном добавил: – Все ясно, мэтр Гривель?

– Все, – тихо ответил цирюльник. – Вы отвечаете здесь за порядок и…

И умолк, скосив глаза на стражника, который сидел, положив локти на стол, сжав обеими руками голову.

– И стражник, – продолжал священник, – представляющий здесь городские власти, и могильщик, и перевозчик больных обязаны подчиняться

правилам, которые я установлю.

– Именно так.

– Покажите бумагу стражнику, чтоб и он знал, о чем там речь.

Цирюльник медленно пододвинул пьянчуге бумагу, но тот резко оттолкнул ее.

– Чего читать-то, раз ты все уже сказал, болван! – огрызнулся он. – А вообще-то я не удивляюсь. В этой проклятущей стране всем заправляют кюре. Они и солдатами тут командуют. Кажись, и к Лакюзону один приклеился, они его даже в лейтенанты произвели. Видали?.. И эти болваны еще под французами ходить не ходят… А у французов-то кардинал командует – всякому ясно… Эх, я б этих кюре…

Священник со всего маху хватил поленом по столу. Все даже привскочили.

– Хватит, – отрезал он. – В таком состоянии вам лучше лечь. Завтра утром мы постараемся во всем этом разобраться.

Стражник расхохотался.

– Это мне-то лечь, – выговорил наконец он, после того как откашлялся и сплюнул. – А сторожить кто будет?

– Что сторожить?

– А то, что я здесь поставлен нести караул. Взялись командовать, а сами не знаете…

– Замолчи, наконец, – сказал цирюльник. – Ты же прекрасно знаешь, что с тех пор, как ты остался один, караул больше никто не несет.

Стражник поднялся, постоял в нерешительности и нетвердым шагом поплелся к нарам, где храпел Колен Юффель.

Цирюльник заметил, что сторожить одному девять бараков – это просто смешно. Кто угодно может войти и выйти под прикрытием темноты, да только идти сюда ни одной живой душе неохота. А удрать отсюда почти ни у кого из больных сил нет. Да и потом они слишком легко одеты, не могут же они пуститься в путь босиком, в одной рубашке. Кроме того, они все из Салена, и если бы им взбрело на ум вернуться в город, часовые, что стоят у ворот, обязаны были бы тут же их расстрелять.

– Тогда кому нужен этот болван? – спросил священник.

– Поначалу было четыре стражника. И они действительно несли караул. Тогда это было необходимо: ведь у нас тут держали людей, которые сами-то не были больны, а только возле больных находились. Эти с радостью сбежали бы. Как и прислуга – тогда ее тоже было куда больше. Это теперь – кругом чума и война – куда же бежать?

Продолжая говорить, цирюльник указал Матье на миску и суп в обливном горшке, под которым чуть тлел слабый огонь. Матье налил себе похлебки из пшеничных и ячменных зерен и, хлебая это пресное, но согревающее варево, чувствовал, как погружается в блаженство.

Тем временем цирюльник покончил с рассказом о том, как устроена жизнь в бараках, и, встав из-за стола, указал на лежанку в углу, противоположном тому, где спали пьянчуги.

– Вы, отец мой, – сказал он, – можете спать там. А мы с Гийоном пойдем к тем двоим.

Последние слова он произнес медленно и точно с сожалением.

– Нет, – сказал иезуит. – Оставьте пьяниц в покое, мы вполне можем устроиться втроем на этой стороне.

Цирюльник улыбнулся, и серые глазки его засветились.