Пора волков
Шрифт:
– Батюшки мои! – воскликнула она. – Французы-то опять в долине!
Матье обогнул скалу и сразу посмотрел вдаль – туда, где начиналась равнина. Там, очень далеко, он насчитал семь факелов, свет которых пробивался сквозь завесу тумана. И каждый этот огонек, дрожавший на невидимой равнине, должно быть, обозначал горящую деревню.
– Небось и Мушар горит, – сказала женщина.
– Ну нет, – возразил Матье, – быть этого не может. Там уж и гореть нечему, в Мушаре-то. Сама знаешь, два года там стоят одни развалины. Я был аккурат в Эгльпьере, когда французы его подожгли. Кажись, в последний
Матье попытался определить, где они находятся, но туман морем затопил подножия гор. Затянул все дороги, спутал расстояния.
– Может, это Паньоз, – сказал Матье. – Или Оней… Или Сертемери… А может, и Вилле-Фарлей, Экле, да и Моламбоз тоже…
По мере того как он перечислял названия деревень, они вставали перед его глазами, такие, какими он их знал, колеся по дорогам. Тут же вспомнились ему и имена, и лица людей, с которыми ему доводилось работать. Живы ли они еще, эти люди? Или как раз в эту минуту они истошно кричат, запертые в горящих домах? Сколько раз он проводил ночь со служанкой на постоялом дворе в Вилле-Фарлей. Такая крупная блондинка с красивой, чуть тяжеловатой грудью. Он представил себе ее обнаженную, в языках пламени, прикрывающую руками грудь, и этот образ настолько явственно предстал перед ним, что он пробормотал:
– Аннетта… господи боже мой, Аннетта.
– Ты чего? – спросила Антуанетта.
– Так, – ответил он. – Просто так. Думаю о тех людях. И все… И что мы стоим тут и смотрим, а сделать ничего не можем.
– Когда они убили мою мать, – сказала Антуанетта, – они тоже бросили ее тело в горящий дом!
Она всхлипнула, не сумев сдержаться, и они долго молчали, чуть ли не удивляясь тому, что не слышат потрескивания пламени и криков жертв.
Колен тоже смотрел на огни. Время от времени он издавал какой-то хриплый звук и бормотал сквозь зубы:
– Точно как у нас… Совсем так же… Совсем так же… Я-то знаю, как все бывает… Кто попробует спастись – бах! – тут же уложат!
Они прошли немного вправо, и в тумане, как раз под ними, появилось еще несколько огней.
– Глядите, – показал Рыжий Колен, – там внизу тоже горит.
– Нет, – сказала Антуанетта, – это ворота Салена. Стражники жгут там можжевельник, чтоб прогнать заразу.
Лицо Колена застыло от ужаса. Только губы дрожали. Капли пота застревали в густых бровях, потом падали на бороду, точно лунный жемчуг. Возможно, виной тому было освещение, но только в лоснящемся лице Колена появилось что-то нечеловеческое. Спутники, онемев, смотрели на него.
– Я… я не ходок с вами, – пробормотал он. – Вы их не знаете, французов-то… Я не ходок…
Голос прозвучал сдавленно, точно что-то душило его.
– Ты не уйдешь, – сказала Антуанетта. – Ты нам нужен.
– Плевать я хотел… Ты их не знаешь… Где тебе их знать… Пошли… Пошли… Не надо туда спускаться.
Антуанетта еще раз попробовала его успокоить.
– Ты же понимаешь, на Сален они не пойдут. Больно
– Нет, бараки они никогда не трогают. Цирюльник говорил мне… Я из-за этого там и торчу. Меня-то ведь не назначали туда. Нет, к баракам они не пойдут. Они чумы боятся.
Казалось, он начал успокаиваться. Потом, мгновение поколебавшись, повернул и пошел назад, в гору. Антуанетта хотела было остановить его, но Матье взял ее за руку и удержал подле себя.
– Пусть идет, – сказал он. – Он так трясется – все может испортить.
И почувствовал, как напряженная рука Антуанетты обмякла под его ладонью. Он выпустил ее, но Антуанетта тотчас вцепилась ему в запястье и прошептала:
– Твоя правда… Не нужен он нам, этот бедолага. – Повернувшись, она крикнула вслед уходившему Колену. – Эй, попомни снять сабо, как будешь выходить из леса. Не то всех перебудишь!
– Попомню.
Они послушали, как затихает, удаляясь, звук его по-звериному шумного дыхания. И снова вернулась тишина, плотная, пронизанная холодом, который поднимался снизу, оттуда, где густеющий туман постепенно скрывал из виду зажженные войной пожары.
– Да, – сказала Антуанетта, – этот совсем как стражник: французов боится больше чумы!
9
По мере того как густел туман, молочный свет, в котором купалась ночь, казалось, все прибывал. И излучало его уже не небо, – он поднимался из затопленной туманом долины, просачивался между деревьями и медленно разливался по лесу. Антуанетта по-прежнему шла впереди, спускаясь зигзагами, обходя неустойчивые камни и время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться.
Тишина. Светлая белизна обволакивала и точно закупоривала все кругом.
Наконец они достигли дороги, по которой Матье и священник поднимались на Белину, но прежде чем спуститься на нее с откоса, они долго стояли, пригнувшись, с бьющимся сердцем.
Туман здесь был значительно гуще и обладал другим запахом. Матье несколько раз вдохнул его, принюхался и прошептал:
– Видать, мы совсем недалеко от ворот. Пахнет можжевеловым дымом. Соображаешь, где мы?
– Еще бы. Не больше сотни шагов по дороге, и мы – в саду.
– А ежели пойдут караульные, мы их и не увидим.
– Нет, – прошептала она, почти касаясь губами уха Матье, – но зато услышим. Они ведь тоже в десяти шагах нас не разглядят… Давай, пошли. Лучшей погоды и желать нельзя.
Матье пошел за ней следом. Тепло ее дыхания у самой щеки, пока она говорила, взволновало его. Так же, как и прикосновение руки, которая сжала его локоть, и ему невольно подумалось – будто когти хищной птицы. Они шли вровень друг с другом, но чтобы не шуметь, ступали по траве, что росла по кромкам дороги, и поэтому дорога разделяла их всей своей шириной. Иногда Матье поворачивался влево и окидывал взглядом фигуру Антуанетты, преображенную призрачным освещением. Сама тишина, в которой они шли, доступный зрению кусочек пространства, двигавшийся вместе с ними и открывавший то один куст причудливых, пугающих очертаний, то другой, запах тумана, его едва заметное колыхание – все усугубляло таинственность и подстегивало страх.