Порочные намерения

Джойс Лидия

— Добрый вечер, Варкур. Вы не могли бы сказать, что здесь происходит?

Томас повернулся и увидел Эджингтона под руку с изящной баронессой. Он поклонился коротко и настороженно.

— Леди Эджингтон, лорд Эджингтон. Я думаю, это язык, который очень уместен в присутствии леди, — сказал он.

Леди Эджингтон окинула его своими немигающими глазами ярко-синего цвета.

— Не бойтесь, лорд Варкур. Здесь поблизости нет леди, которые могли бы нас услышать, — только я.

Эджингтон слегка сжал ее руку.

Было ли то некое предостережение? Жест был слишком быстрым, чтобы Варкур успел понять его смысл, но леди Эджингтон словно слегка притихла, на лице ее появилась легкая непроницаемая улыбка.

— Вы не ответили на мой вопрос, — сказал Эджингтон.

— Я бы ответил, если бы знал, но я знаю об этом не больше, чем вы, — сказал Томас.

— Это вы решили, что она опасна, — с напряженным видом сказал Эджингтон. — Вы сказали, что справитесь с ней.

Взгляд Томаса скользнул над плечом барона и устремился на стройную фигуру с лицом, закрытым вуалью, которая молча проплыла мимо.

— Я надеюсь ради всех нас, что я справился.

Эджингтон поднял бровь.

— Я не пожалел ценные ресурсы, отправив одного человека в путь до Соммерсета, чтобы расспросить прислугу Форсхема. Если Олтуэйт еще не знает об этом, то узнает, и он поймет, кто стоит за этим.

Томас отмахнулся от него.

— Он поймет, что это сделали виги. Говорить и дальше об этом — значит заниматься пустословием. Если какие-то из наших гипотез о том, что случилось с Эммелиной Данн, правильны, он намочит штаны, узнав, что кто-то расспрашивает о ней, и будет не в силах думать об ответном ударе.

— Вот кто на самом деле мадам Эсмеральда, да? — Блестящие глаза леди Эджингтон сузились, когда она посмотрела на него. Поскольку Томас угрюмо молчал, она проговорила колко: — Не считайте меня ребенком, лорд Варкур. Вы неделями посылали наших агентов бегать кругами за Эсмеральдой, и только за Эсмеральдой. Потом совершенно внезапно вы объявляете, что Эсмеральда не имеет значения, что мы должны интересоваться этой Эммелиной.

Томас посмотрел на Эджингтона:

— Вы все ей рассказали?

По благородному лицу Эджингтона мелькнула улыбка и тут же исчезла.

— Было бы довольно трудно не рассказать.

— Неужели у вас нет вообще никакого предположения, к чему она стремится? — вмешалась в разговор леди Эджингтон прежде, чем он успел найти подходящий ответ. — После всех этих страстных объятий, экстатических ночей вы, конечно же, узнали не только то, что находится у нее между ногами.

На этот раз Эджингтон сжал руку баронессы, уже не скрываясь, и, к удивлению Томаса, баронесса быстро улыбнулась ему, тоже не скрываясь. Он постарался, чтобы его лицо не выразило ничего.

— Я многое узнал, — сказал Томас. — Вот только не знаю, стоит ли этому верить.

— Надеюсь, она не задумала никакой крупной, глупой жертвы, — пробормотал Эджингтон.

—

Думаю, можно сказать с уверенностью, что жертва — это последнее, о чем она могла бы подумать, — ответил Томас.

— Идет лорд Олтуэйт, — прошептала леди Эджингтон, и ее глаза исчезли за бахромой черных ресниц.

— Мы еще поговорим, но позже, — сказал Эджингтон, коротко поклонившись Томасу.

— Конечно, — ответил тот. Но Эджингтон уже удалялся, и его маленькая жена изящно висела на его руке.

Лорд Олтуэйт подошел, шатаясь. Его толстое лицо уже лоснилось от пота, и Томас был готов держать пари, что бокал с вином у него в руке был далеко не первым за этот вечер. Он вспомнил, как выглядел Эдгар Уайт на своем первом вечере после выхода из Итона — сильный, хотя и плотный мужчина с телосложением бульдога. За последние семь лет он растратил эту силу на беспутный образ жизни, его широкие плечи и толстая шея тонули в подушках жира. Теперь он пользовался тростью не из-за моды, а из необходимости, потому что его одолела подагра, и глаза его имели желтоватый оттенок.

Его политическому блеску в подобных обстоятельствах не хватало способности удивлять, а его репутация хозяина на вечеринках определенного толка была почти так же великолепна. Либералы пытались сто раз зацепить его, найдя в нем какую-либо слабость, чтобы воспользоваться ею, но потерпели неудачу. Казалось, он создан из одних слабостей, обладает многими местами, в которых можно было употребить рычаг, но в нем не было ничего твердого, от чего можно бы оттолкнуться.

Томас никогда не видел его в таком состоянии, несмотря на чрезмерное количество поглощаемого им алкоголя. Олтуэйт казался совершенно пьяным, и было просто чудом, что он все еще держится на ногах.

— Если бы я знал, что вы тоже приглашены, я бы попросил отца выставить виски, — сказал Томас, когда Олтуэйт остановился перед ним.

Олтуэйт рассмеялся:

— Не виски, дружище. Я нашел новый грех — водку! — Он поднял свой бокал, изображая тост. В бокале по крайней мере был кларет, который пил и Томас тоже. — Величайший вклад России в цивилизацию. Вам известно, сколько картофелин требуется, чтобы получить бутылку водки?

— Нет, боюсь, я не очень-то сведущ в крепких напитках других народов, — сказал Томас.

Олтуэйт мелодраматически вздохнул:

— Вы лишаете себя возможности обогатить свой опыт.

Томас окинул его взглядом:

— У вас такой вид, будто вы ни в чем себе не отказываете.

— Ха-ха! — пролаял Олтуэйт, слегка покачнувшись. — Ничего не скажешь, очень умно, Варкур.

— Ну, бросьте. Вы ведь пришли сюда не для того, чтобы обмениваться со мной оскорблениями. Чего вы хотите? — спросил Томас, не скрывая своего нетерпения.

— Я хочу поговорить… об этой женщине, — сказал Олтуэйт, понизив голос.