Порок сердца
Шрифт:
Мания и депрессия
Прошла как минимум неделя с того злополучного вечера, когда Эгор сходил с гвардейцами на
концерт. Честно говоря, Эмобой теперь не следил за временем. В Эмомире утро с вечером меняли
друг друга слишком быстро, чтобы уследить за ними, а Реал практически перестал его
интересовать. Думать о возвращении туда он перестал, про Кити вспоминать стало очень больно, а
о том, что он убил невинных
безрезультатно. Сначала он пытался анализировать случившееся, но результаты оказались
настолько неприятными, что он быстро перестал мучить и без того истерзанный мозг. Проще всего
было обвинить во всем злого гения его судьбы — Королеву Маргит, но это казалось ему верхом
самоуничижения и малодушия. Нет, во всем виноват он сам. Он оставил в живых Виктора и сам
послал его к Кити, он спас Риту, которая, похоже, рассказала Кити их секрет, он устроил дурацкую
разборку в туалете, которая вылилась в смерть несчастных случайных свидетелей. В конце концов,
это он никак не мог справиться со своими чувствами и эмоциями, постоянно перехлестывавшими
через край, не мог попрощаться с прошлой, уже чужой жизнью.
«Хватит, — решил он. — Надо оставить Реал в покое. Это больше не мой мир. И все, что я в
нем делаю, сплошной вред и бред. Пусть живые занимаются живыми, а я займусь своей новой
жизнью».
Но одно дело решить, другое — осуществить свои планы. Один он никогда не справился бы с
разъедающими душу страданиями, сомнениями, самокопаниями и самообвинениями. Ему повезло.
У него была Мания.
Вернувшись с Тру-Паком и Покойником в Эмомир, Эгор извинился перед новыми друзьями и
пошел куда глаз глядел, лишь бы подальше от проклятого дворца. Он долго бродил по Эмотауну, не
обращая внимания на разбегавшихся от него, как от чумы, кукол. Рассвет менял закат, и наоборот,
но розово-черная унылая гамма вокруг не менялась, как не менялись и пыльные улицы с
обшарпанными кукольными домами. Эгор страдал, болел душой и, как раненый зверь, хотел только
одного: отлежаться где-нибудь в укромном тихом месте, наедине со своей болью. Он шел и шел, не
разбирая дороги. Глаз туманили слезы обиды на все миры, а за спиной противно ныли сложенные
крылья, которым он не позволял расправиться усилием воли. Наконец он больно стукнулся головой
о стену, вытер глаз и посмотрел вокруг. Он стоял в глухом тупике. Дом, который перекрывал улицу,
был не грязно-розовым, как остальные, а иссиня-черным, как тоска Эмобоя, и смотрел на мир
пустыми глазницами оконных проемов. «Отлично, — подумал Эгор, — это то, что надо». Черная,
треснувшая вдоль дверь подъезда болталась на одной петле. Эгор поднялся по лестнице, оставляя в
пыли глубокие следы, как космонавт на Луне. Входы в квартиры зияли пустыми проемами. Эгор
шагнул в ближайший, выбрал комнату поменьше и потемнее и лег на спину к противоположной от
окна стене, положив под голову сумку.
«Мне никто не нужен, — думал он. — Буду здесь лежать, закрыв глаз, пока не скроюсь под
толстым слоем пыли. Если я не могу умереть, буду жить воспоминаниями. У меня было классное
детство. Буду жить им. Может быть, когда я все повспоминаю, попрощаюсь с ним и смогу забыть, я
начну жить новой жизнью. Может быть… А может быть, и нет. Главное, что я лежу здесь один и
мне никто, никто не нужен. Меня никто, никто не найдет».
Мягкий, обволакивающий поцелуй в губы наполнил Эгора электричеством, пропустив ток
желания через все тело. Не успев испугаться, он открыл глаз и провалился в бездонные черные
колодцы на лице Мании.
— Но откуда ты? Как ты меня…
Кукла нежно, но решительно не дала Эгору договорить, закрыв его рот еще более
откровенным и продолжительным поцелуем. Рот Эмобоя, а затем и все тело наполнились теплым
сладким спокойствием. Быстрые руки Мании неуловимыми движениями побежали по усталому
телу Эгора, раздевая его, и не успел он опомниться, как понял, что занимается с куклой любовью на
пыльном бетонном полу, а вокруг них распускаются тяжелым алым бархатом колючие розы
наслаждения.
Так началась новая жизнь Эмобоя, наполненная любовью Мании. Для безглазой куклы дарить
свою любовь было так же естественно, как для Эгора плакать. Она любила Эмобоя во всех
известных смыслах этого слова и ничего не просила взамен. Тело ее оказалось неожиданно мягким,
податливым и жарким, оно ежесекундно менялось в руках Эгора и под его чреслами, стараясь
доставить ему как можно больше удовольствия. Наконец-то Эгору открылось настоящее значение
слова «отдаваться». И отдавалась кукла ему так ненавязчиво и деликатно, что казалось, что она
боится, что любовник ее вот-вот прогонит. Иногда у Эгора возникало ощущение, что стоит ему
махнуть на нее рукой, и Мания покорно поплетется прочь. Но ему вовсе не хотелось расставаться с
ней. Мания наполнила его жизнь новым, простым и очень приятным смыслом и полностью
отвлекла от дурных мыслей. Образ Кити еще витал где-то в далеких заоблачных высях памяти, но
ее улыбка приносила все меньше боли. А потом Эгор научился вызывать в голове образ Кити без