Порождения света и тьмы. Джек-из-Тени. Князь Света.

Желязны Роджер Джозеф

Смеется Изида, а Мегра хватается за металлическую стойку, которая подпирает павильон справа от нее.

— Я искала тебя, крольчонок, чтобы страшно отомстить.

Почему, Леди? Я ничего тебе не сделала.

— Может так, а может и нет. Может быть, я ошибаюсь, хотя думаю, что нет. Ну да скоро узнаю. Нам придется подождать.

— Чего?

— Исхода битвы, которая, я думаю, вот-вот разразится.

— Как мне ни нравится твое общество, Госпожа, но я не намерена ждать здесь с какой-либо целью. Ты должна извинить меня. У меня дело…

— Милосердие! Я знаю..

И она опять смеется, и сжимаются пальцы Мегры на металле подпорки, и гнется та под девичьей рукой, и обретает наконец свободу от тут же падающего павильона.

Замирает смех Изиды.

— Дерзкое дитя! Уж не осмелишься ли ты поднять против меня оружие?

— Бели будет на то нужда, хоть я и сомневаюсь, Мадам, что оно мне понадобится.

— Тогда замри, как статуя, где стоишь!

И с этими словами касается Красная Ведьма рубиновой подвески у себя на груди, и выбивается из нее луч света и падает на Метру.

Борясь с накатившим на нее оцепенением, параличом, швыряет Мегра в Изиду металлическую стойку, и та крутится в воздухе, как большое серое колесо, словно циркульная пила, диск, устремленный к колеснице.

Бросив поводья и подняв вверх руку, Изида продолжает сжимать подвеску, из которой вылетает теперь целый сноп лучей. Они падают на вращающийся в полете металл, на миг он вспыхивает с яркостью метеора — и тут же исчезает, лишь бесформенная груда шлаков падает на запекшуюся под местом вспышки почву.

Мегра чувствует, что ледяная хватка на ее теле разжалась, и прыгает вперед к колеснице, с размаху бьет в нее плечом, сбивая Изиду на землю, ну, а наперсник ее удирает, хоронится за пошатнувшимся колесом.

Мегра подскакивает к ведьме, готовая нанести удар ребром ладони, но увидев, что упала вуаль Изиды, замирает она на долю секунды, не в состоянии дотронуться до предмета столь дивной красы, что зрит она

перед собой, — огромные темные глаза на красном, сияющем пламенем жизни лице, формою схожем с сердечком; ресницы, взлетающие выше бровей, словно крылья порхающей малиновой бабочки; блеск розовых, как плоть, зубов в неожиданном просверке улыбки, подобную которой, если повезет, можно иногда увидеть, когда долго смотришь в огонь.

Продолжает сгущаться тьма, свирепеет ветер, вдруг содрогается, будто от далекого удара, земля.

Снова падает на Мегру свет рубиновой подвески, и пытается подняться Изида, вновь падает на колени, хмурится.

— О неразумное дитя, если бы ты знала, какая судьба тебе уготована! — говорит она, и Мегра, припоминая дошедшие из тьмы веков стародавние легенды, молит не только официального бога общепринятой ныне религии, но и давным-давно павшего.

— Озирис! Владыка Жизни, избавь меня от гнева супруги своей! Ну, а коли не услышишь ты моих молений, обращу я их к темному богу Сету, которого и любит, и боится эта Леди. Спаси меня!

И тут замирает голос у нее в груди. Встает наконец Изида и смотрит на нее сверху вниз, а землю между тем все сильней и сильней сотрясают чудовищные толчки, сумерками становится ясный полдень, — и в небесах, и на земле. Вдалеке все ярче разгорается синее свечение, откуда-то долетают звуки яростной схватки двух армий. Доносятся крики, вопли, стоны. У горизонта ландшафт начинает подрагивать, будто мир охватывают волны жара.

— Ты, может, считаешь это официальным ответом, — кричит Изида, — на свои кощунственные речи? Но это не так! Знаю, я не должна убивать прямо сейчас, нет, будет моя месть несравненно более жуткой. Получишь ты от меня в дар нечеловеческую мудрость и весь человеческий стыд. Ибо уже узнала я то, ради чего сюда приходила, посетила Блис, — и пора отомстить! А теперь, со мной в колесницу! Живее! Этот мир скоро может перестать существовать — ибо не удастся Генералу взять верх над твоим любовником! Будь он проклят!

Трудно и медленно подчиняются приказу мышцы Мегры, и забирается она наконец в колесницу. Рядом с ней встает Красная Ведьма, вновь набрасывает она на себя вуаль, расправляет ее складки. Вдалеке зеленый великан выкрикивает какие-то слова, но не слышны они, ибо тут же подхватывает их ветер и уносит куда-то прочь. Мерцая в неверном свете, проносятся всевозможные осколки и обломки по кругу в огромном вихре, который движется по Ярмарке. Все покрывается пятнами, меркнет, двоится, троится, одни образы расщепляются, другим удается удержаться. В земле то тут, то там открываются трещины, расщелины. Вдалеке рушится город. Маленький наперсник прячется в складках плаща ведьмы, крик застыл у него на губах. Сумрак разбит под ударами мрака, на землю с грохотом обрушивается ночь, и всеми цветами расцвечиваются те темные закоулки, где цвету бывать не должно. Изида натягивает поводья, и вспыхивают в колеснице языки алого пламени, но не причиняют вреда, а заключают их всех в сердцевину рубина — или яйца Феникса, и нет ни ощущения движения, ни звука езды, — да и вообще никаких звуков; и вот — вдруг — мир, называвшийся Блис, со всеми его сложностями, с его хаосом, бедламом, чумой, с его спасением, лежит далеко-далеко от них, словно светлый зев колодца, в который они падают, а по сторонам, как плевки, шлепают звезды.

То, что кричит в ночи

Во дни, когда я правил как Владыка Жизни и Смерти, — говорит Принц Который Был Тысячью, — в те дни по просьбе Человека вложил Срединные Миры я в море силы, изменчивое, чьи приливы и отливы неспешно пестовать могли своим теченьем рождение, рост, смерть... Потом все это препоручил я Ангелов заботам, их пастырству назначив Посты по Окоему, чтобы руками их вершить судьбу течений. И век за веком так мы управляли и помогали жизни, обуздывая смерть и направляя рост, все раздвигая берега и без того огромнейшего моря; все новые и новые из Внешних Миры короною венчала пена творения. И вот однажды, кручиняся над бездной просторной нового такого мира, прекрасного на взгляд, но мертвого, иссохшего, без жизни ростка, я нечто пробудил, коснувшись поцелуем поднятой волны до сна его. И я испугался того, что проснулось, набросилось, из недр земных восстав, напало на меня, пытаясь уничтожить: оно переварило на планете всю жизнь и впало в спячку, затем проголодалось и заворочалось во сне. Зачуя Жизни течение, оно проснулось. И коснулось тебя, жена моя; и вот, не в силах вернуть тебе я тело, лишь дыхание сумел сберечь твое. Оно пьет Жизнь, как человек вино; и все оружие, что было у меня, я разрядил в него — оно не умирало, не упокоилось, хотя бы и на время, нет, нет, оно старалось уйти. Я заточил его. Воспользовавшись силой своих Постов, построил поле нулевых энергий, как в клетку, заключил в него весь этот мир. Оно способно было странствовать по царству Жизни, опустошать за миром мир. Его необходимо было уничтожить. И я пытался: сколько попыток — и все неудачно. Полвека целых держал я в плену его в безымянном мире. Затем отброшены обратно в хаос оказались Срединные Миры: им не хватало моего контроля над жизнью, смертью, ростом. Безмерна боль моя была. А новые Посты — как медленно они вводились! Лишь я один заладить снова мог бы поле, но Безымянным занят был, и мне недоставало сил удерживать в темнице эту тень и поддержать Срединные Миры и Жизнь в них. И вот, средь Ангелов моих возрос росток раздоров. Быстро его я сжал — ценою часть их преданности стала, я знал об этом с самого начала. Тебе, моя Нефтида, не по нраву пришлось, когда отец мой, рискнув навлечь гнев Ангела Озириса, вернулся с окраины Живых Миров, чтобы предаться высшей своей страсти — разрушенью. Да, не по нраву, ведь Сет, отец мой, величайший воитель всех времен, в ушедшие те дни был нам к тому же сыном, был нашим сыном в дни те Марачека, когда сломал я времени преграды, чтоб заново прожить все времена мудрости ради, что в Прошлом. Не знал я, что стану, когда время пошло назад, отцом того, кто был мне отцом, солнцеокого Сета, Владыки Звездного Жезла, Облеченного Рукавицею, Странника с Горы на Гору. Не по нраву тебе

это было, но не стала перечить ты битве, и облачался Сет к схватке. Никогда не знал Сет поражений, не было ничего, что не мог бы он покорить. Он знал, что Стальной Генерал был Безымянным разбит и рассеян, но это его не пугало. Простер он десницу и натянул на нее Рукавицу Мощи. Разрослась она и покрыла все его тело, но не скрыла блеск его глаз. На ноги обул он свои башмаки, в которых мог идти по воздуху или воде. Потом подвесил к поясу на черной нити ножны Звездного Жезла, немыслимого оружия, рожденного слепыми Норнами-кузнецами, никто больше не мог носить его. Нет, не боялся он. И готов он уже покинуть мою кружащую вокруг твердыню, спуститься в мир, где пресмыкается Безымянное — разворачивается, извивается, яростное и голодное. Но тут другой его сын, мой брат Тифон, черная тень из пустоты, является и молит пустить его вместо отца. Но Сет отказал ему в этом, открыл люк и ринулся в темноту, упал на поверхность мира. И бились они триста часов, больше двух недель по Старому Стилю, прежде чем Безымянное стало слабеть. Усилил Сет натиск, ранил его, готовил смертельный удар. Он бился с ним на лоне океанских вод, на ложе океана, на суше бился, бился в воздухе холодном и на вершинах гор, по всему свету преследуя его и поджидая, когда оно раскроется, чтоб нанести удар ему последний. Два континента разбились вдребезги от их ударов, вскипели океаны, заполнив облаками небо. Кололись и плавились скалы, раскаты грома трясли в небесах самоцветы тумана и пара. Много раз я сдерживал Тифона, чтобы не ринулся он вниз на помощь. И вот, когда свернулось Безымянное в кольцо и коброй дыма вознеслось на высоту трех миль, а Сет встал прочно, одной ногою попирая воду, другою — сушу, тут-то злокозненный и мстительный предатель,  тот Ангел Дома Жизни — Озирис — свершил свою ужасную измену. Когда Сет умыкнул его законную супругу, Изиду, и родила она ему Тифона и меня, дал клятву птицеглавый, что уничтожит Сета. Поддержанный Анубисом, имел Озирис на руках ту компоненту поля, которую используют для разжигания светил, звезду любую выводя за грань стабильности. Хоть и поздно, но все ж за миг узнал, что будет, я. Сет не успел. Никогда доселе не направляли это поле на планеты, и уничтожило оно весь этот мир. Я спасся, перенеся себя за много световых лет. Тифон бежать пытался в пространства низшие, где дом его. Но он не преуспел. Не видел никогда я больше брата. Ни тебя, Нефтида. Мне стоило все это отца, который был и сыном, брата и тела жены моей, но Безымянное осталось цело. Не знаю как, но выжило оно и в бойне под Молотом для Разрушенья Солнц. Ошеломленный, увидел я его потом плывущим среди обломков мира — туманность крохотную, в сердце которой чуть мигает огонек. Сплел паутину сил вокруг него я, и, ослабнув, оно в коллапсе рухнуло в себя. Унес его тогда в тайник я за пределы Живых Миров, где посейчас оно еще томится в узилище без окон, без дверей. Хоть часто пытался уничтожить я его, но так и не узнал, где Сет нащупал жезлом своим его пяту… или что там еще… то место, через которое его разрушить можно. И все оно живет, и все кричит в ночи; и ежели оно освободится, то может уничтожить Жизнь — Срединные Миры погибнут. Вот почему с захватом власти, что за атакой следовал, не спорил, да и сейчас не буду спорить я. Я должен оставаться стражем, покуда не будет уничтожен Жизни враг. И все дальнейшее предотвратить не мог я: немало Ангелов моих Постов раскольниками стали без меня; борясь за верховенство, восстали друг на друга. Войны Постов длились, должно быть, лет тридцать. Остатки в конце поделили лживая Птица и Пес. Больше Постов не осталось. Теперь им не остается другого, как только взъярять мощные Силы вала, сея в Срединных Мирах войны, голод и мор, чтобы добиться баланса, который бы сам, без насилья установился, будь станций больше у них. Иначе они не могут. Боясь плюрализма, они не уступят ни грана захваченной Власти и Силы. Не могут они — и не смогут — действовать сообща. Итак, пока ищу я способ покончить с Безымянным; когда свершу я это, я обращу энергии свои на бывших Ангелов моих, чтобы изгнать их из двух преступно занятых Домов. Нетрудно сделать это. Надо только о смене позаботиться, чтобы не стало катастрофой безвременье без рук, умелых в обузданье волн. И вот, когда исполню это все, смогу использовать я силу Постов, чтоб воплотить тебя, моя Нефтида…

Но плачет Нефтида у моря и говорит:

— Это слишком! Этого никогда не будет!

И Принц Который Был Тысячью встает и поднимает вверх руки.

Внутри облака, что нависает над ним, появляется женский силуэт. Пот выступает на лбу у Принца, и женская фигура становится все отчетливей и отчетливей. Он шагает вперед, пытаясь обнять ее, но руки его обхватывают лишь легкий дымок, и имя его, а имя его — Тот, словно рыдание, звучит у него в ушах.

И затем он остается один — у моря, под морем, где огни в небе — это обычные рыбьи брюшки, занятые перевариванием обычной рыбьей пищи.

Глаза его увлажняются, и он испускает проклятие, ибо знает, что в ее власти положить конец своему существованию. Он зовет ее по имени, но не дожидается ни ответа, ни даже эха.

И теперь он уверен, что Безымянное умрет.

Он швыряет в океан камешек, и тот не возвращается.

Скрестив на груди руки, он уходит, и песок засыпает его следы.

В просоленном воздухе пронзительно кричат морские птицы, высоко, на тридцать футов над водой высовывает голову зеленая рептилия, длинная ее шея раскачивается из стороны в сторону, затем снова погружается в воду.