Портрет мертвой натурщицы
Шрифт:
С утра этот самый совсем семейный взгляд ввел его в некоторое замешательство. Он кивнул ей, коротко, чуть ли не по-военному:
— Пора вставать!
Почти бегом натянул штаны и ринулся в сортир в противоположной части шести соток. Уединившись и уставившись в дощатую с зазором дверь, он сказал себе, что секс и еда — это отлично. Но вот просыпаться вместе — явный перебор. Однако озвучить девушке Свете сию глубокую мысль казалось ему совершенно невозможным.
Андрей вышел из сортира, привычно отфыркиваясь, умылся на крыльце, а когда вошел в дом, увидел, что ее нет. Ни ее, ни тарелочек от булочек,
Бойся данайцев, дары приносящих. Данайцы, помнится, притащили троянского коня. А Света продолжала доставлять с утра выпечку и вечером — кастрюльки. Андрей несколько раз пытался ей сказать, что зря она это все, но она так искренне по-детски расстраивалась: глаза наливались слезами, круглая мордочка оплывала книзу, и в результате Андрей морщился, обнимал ее, и заканчивалось все тем же.
Только теперь она после выполнения программы-максимум, включающей еду и секс, выныривала из постели и Андрей провожал ее до дому, что было не всегда удобно, да и странно — ведь он жил один и ни перед кем не отчитывался. Но он ничего не мог с собой поделать. Ему было проще провожать ее в ночи, чем просыпаться рядом на следующее утро.
Однажды, возвращаясь с таких проводов, ему подумалось, что он получил идеальную женщину: нетребовательную, ласковую, хорошую хозяйку. С ней можно быть любым: уставшим, туповатым, мрачным. Многие не нарадовались бы такой любовнице. Но Андрей томился, прекрасно понимая, что использует сам, и одновременно чувствуя использованным — себя. Только он потреблял в этих отношениях еду и секс, а Света — любовь, которую сама себе выдумала. И пусть у одного все было задействовано на половом члене с желудком, а у другой на Психее и Амуре, но самого факта это не отменяло.
Если бы Свете нужно было от Андрея то же, что и ему от нее, роман бы продлился много дольше. Но они в своих желаниях никак не пересекались. И в душе Андрея росло недовольство собой и раздражение на них обоих. Больше того, Андрей ужасно скучал: он принадлежал к той мужской породе, которой от спутницы жизни надобен не столько комфорт, сколько константный вызов. Ему хотелось (хоть до появления Маши он сам себе в этом не отдавал отчета), чтобы его тормошили, держали в тонусе — ждали умных мыслей и движения вперед. Бедная Света в любом случае не могла обеспечить ему прогресс, отвечающий его страсти к самосовершенствованию.
— Я понимаю, я тебе не подхожу, — сказала она, опустив голову и обливаясь слезами, когда Андрей, наконец, нашел в себе смелость объявить, что им не стоит больше видеться. — Ну хочешь, я буду книжки читать? — спросила она с надеждой.
— Не хочу, — Андрей страдальчески поморщился. — Правда. Давай расстанемся друзьями, а?
И потом она снова рыдала, а он сидел в другом конце комнаты и запрещал себе приближаться — утешать, потому что боялся: она выиграет этот тур и снова начнет играть с ним в любовь. Она сама подошла к нему, шмыгая носом, попыталась расстегнуть ему рубашку, но Андрей отстранил дрожащую руку и, не отпуская ее ладони, как ребенка повел домой.
Довел до хибары, сам постучался и сдал, зареванную, из рук в руки матери: уставшей от убогого быта женщине с непроницаемым лицом. После чего скрывался
— Как она оказалась в Москве? — спросила Маша, и он порадовался, что не видит ее лица.
— Я не знаю.
— Она потом не появлялась?
— Нет.
— Ясно.
И больше ничего не добавила. Он подъехал прямо к подъезду.
Маша потянулась назад за сумкой и замерла на секунду, перед тем как открыть дверь. Андрей, глядя вниз на ее руки, обхватившие сумку, потянулся в ее сторону. Но Маша отклонилась: молча и, как показалось ему, брезгливо. Вышла из машины, тихо хлопнула дверцей и исчезла в своем подъезде.
Андрей тронулся с места и подумал — впервые, с тех пор как опознал Свету Столоб в одной из похищенных одалисок: а если бы он не расстался с ней тогда? Была бы она сейчас прикована в богом забытой конуре в компании с убийцей? И ответил себе: конечно, нет. Ждала бы своего героя вечерами на дачке, читая в ожидании любовные романы и пекла бы свои пирожки. Он знал, что маньяк заманил эту девочку не возможностью написания некоего шедевра с ее участием. Нет, он заманил ее обещанием любви, которую он, Андрей, отказался с ней разделить.
Маша
Маша поднималась по лестнице, шатаясь от усталости. Усталости, вызванной этим тяжелым днем и признаниями Андрея.
«Он использовал эту бедную девочку, — подумала она. — А когда надоело, выкинул. И теперь ее в любой момент могут выкинуть окончательно, как мусор, где-нибудь в подмосковном лесу». А если бы у Андрея с Машей не начался тогда роман? И ему опять захотелось бы горячей еды и удовлетворения прочих своих потребностей этим летом? Вернулась бы к нему Света? «Да, — ответила она себе. — Конечно». Получается, что она, Маша, тоже каким-то образом повинна в ее исчезновении и, возможно, в будущей гибели. «Но, — возразила себе она, медленно снимая пальто, — если бы у меня с Андреем не случился роман, вряд ли я сама была бы сейчас жива, разве нет?»
Она заварила себе чай и медленно его пила, не зажигая света на кухне, глядя на прямоугольники чужих окон в домах напротив. Как он мог все от нее скрыть? На что надеялся?! Это была важная информация, неужели интересы следствия… — начала она возмущенную мысль и запнулась. Она мало задумывалась о любовно-авантюрном прошлом Андрея. А ведь он старше ее — на целых шесть лет. И Света, наверное, не единственная. Эту мысль она начала думать еще в машине. И была очень рада, что он не мог видеть ее лица — не возмущенного, не сострадающего неизвестной Свете, а замершего перед неприятным открытием: ее Андрей стал «ее» совсем недавно. А до этого… Были женщины, которые умели готовить (Маша мрачнела) и опыт имели — не чета ей, синему чулку, анахоретке. Маша отодвинула от себя остывший чай. Она пойдет под душ. И не будет думать сегодня о личной жизни Андрея, в которой ее не было. Уж лучше о маньяках, чем об этом.