Портрет второй жены (Единственная женщина)
Шрифт:
– Сердцу – да, – ответила она, едва сдерживая слезы. – Но себе-то можно приказать, Сережа, разве нет?
Он посмотрел на нее тем же внимательным и словно бы оценивающим взглядом, и ей показалось, что в глазах его промелькнуло что-то, похожее на уважение.
– Можно, – согласился он. – Можно, по крайней мере, попробовать.
Она поняла, что это он говорит уже не для нее, а для себя.
«Надо просто не думать об этом, – говорила сама себе Лиза, провожая взглядом псковитинский „Опель“, отъезжающий от ее подъезда. – Если Сергей может держать себя в руках, неужели
Как ни странно, она казалась себе сейчас сильнее, чем Сергей, – во всем, что касалось чувств, – и вместе с тем ощущала такую же беспомощность, которую, наверное, ощущал и он, оставаясь без Юры, наедине с непонятным и тревожным миром.
Глава 14
Легко было говорить: можно приказать себе быть спокойной. Оставаться такой оказалось гораздо труднее.
Единственным, что выручало Лизу, была невероятная занятость Ратникова, не оставлявшая им времени даже для разговоров наедине. Да и Псковитин был занят выше головы, и его Лиза видела нечасто. Кажется, он взял на работу человека, которого готовил себе в заместители, и теперь «натаскивал» его, заставляя разобраться в разветвленной системе безопасности «Мегаполис-инвеста».
Впрочем, иногда Лиза думала, что и Сергей пытается таким образом обуздать собственную душу.
Работы у нее было немного, потому что, как ей давно стало ясно, главная работа возникала у нее в «Мегаполис-инвесте», если к ней обращался Ратников; переводить письма мог бы любой другой переводчик.
На день своего рождения она съездила к маме в Новополоцк. Та давно уже волновалась из-за нее, не зная, чем занимается теперь ее Лиза.
– Как мне не волноваться? – всхлипывала она, обнимая ее на пыльном перроне. – Сколько уж не приезжала ты! По телефону-то легко говорить – все, мол, хорошо, – а мне бы в глаза тебе посмотреть, глазами-то не обманешь.
Полузабытое чувство ежедневного покоя охватило Лизу, когда она вошла в их маленькую квартирку. Все здесь было так же, как год назад, как пять лет назад, как в каждый день ее рождения в прежние годы, когда еще не уезжала она отсюда.
На столе, прикрытый вышитой салфеткой, стоял праздничный пирог с малиной, в комнатах пахло ванилью… Это был тот самый покой, которого невозможно достигнуть, который дается сам собою, в награду душе.
Мама уже хлопотала на кухне, ставила на стол Лизин любимый холодник – никто не умел его готовить так, как она.
Лиза приехала всего на два дня, и, узнав об этом, Зоя Сергеевна едва не расплакалась снова:
– Как же так, Лизонька? Побыла бы, рассказала…
– На работу ведь надо, мама, – объясняла Лиза. – Отпуск мне не положен еще, просто я по тебе соскучилась, вот и приехала.
Они разговаривали за полночь, и Лиза вдруг поймала себя на том, что старается казаться равнодушной, когда речь заходит о руководителе «Мегаполис-инвеста».
– Неужто и за квартиру они платят? – поразилась Зоя Сергеевна. – Надо же, хорошие какие люди! – Потом, вглядевшись в Лизины глаза, она спросила: – Недоговариваешь ты что-то, Лизонька, я же вижу. Не пойму только, о ком? Неужели ты все одна, никого
Лиза не чувствовала изменений в собственной внешности, но мать сразу заметила то светящееся очарование, которое появилось в облике дочери. Свет лился из ее глаз, и каждый, кто видел ее, поражался тому, какое странное, неназываемое ощущение вызывают в нем эти глаза.
Она и правда красивая стала. То есть она всегда была красивая – со своими светло-пепельными волосами, с виноградной зеленью глаз и нежными очертаниями губ. Но теперь из ее облика исчезла та незавершенность, которая так заметна была в нем прежде. И определенность, появившаяся в ней, была связана именно с Лизиной отданностью чьей-то душе. И в эту душу, казалось, постоянно всматривались теперь ее внимательные глаза.
Но чья это душа так притягивает ее дочь, мать не знала.
– Ты не влюбилась, Лизонька? – осторожно спросила она.
– Почему ты решила?
– Да так… Почему ж тебе не влюбиться? Ты не о себе как будто бы думаешь, так мне кажется.
Лиза ничего не ответила. Конечно, она думала не о себе. Ей вообще не свойственно было думать о себе, но раньше всегда приходилось это делать. И потому, что больше подумать о ней было некому – мама и брат не в счет, – и потому, что ей надо было разобраться с собственной душой, иначе не понять было этого непредсказуемого, порой угрожающего мира.
Но теперь – теперь были мысли и чувства, поглощавшие ее без остатка, не оставлявшие сил для раздумий о себе.
Здесь, дома, когда ей не надо было держать себя в руках, не надо было казаться невозмутимой и веселой, – Лиза думала о Юре постоянно. Она даже не думала о нем: она чувствовала его постоянно, как если бы он был в соседней комнате, нет, ближе, чем в соседней комнате, – как если бы его глаза все время смотрели на нее то с обычным его веселым интересом, то с совсем другим чувством, которое они оба боялись называть…
Мать только вздыхала украдкой, глядя на нее.
Но в Москву Лиза возвращалась с твердой решимостью быть сильнее обстоятельств, не позволять себе разрушать то, что стало ей дорого.
И время словно бы помогало ей в этом.
Наступил август – месяц, в который, как Лиза уже знала, Ратников всегда уезжал в отпуск. Правда, на этот раз он собирался ехать в Германию – не столько отдыхать, сколько снова улаживать что-то со своим немецким проектом.
Он сам сказал ей об этом, зайдя как-то в ее комнату.
– Меня уже, знаешь, просто азарт берет – да что он, заколдованный, проект этот? – сказал Юра, сидя, по своему обыкновению, на краю стола. – И ты знаешь, о чем я подумал? Ведь Подколзев сейчас занимается международными инвестициями… Как мне раньше в голову не пришло! То-то он приставал со своей Думой… Это, конечно, еще только предположения, но я сам должен проверить все в Германии, чтобы уж точно убедиться, что дело не в немцах, да?
Он смотрел на Лизу вопросительно и даже просительно, словно ожидал, что она посоветует что-то. И понятно было, что не совета об инвестиционном проекте ждет он от нее…