Портреты
Шрифт:
– Его нет.
– Нет? В таком случае можно мне оставить ему записку...
– Это исключено, мадемуазель. Его забрала к себе тетя.
– К себе? Не понимаю. Он ничего не говорил, а это так на него не похоже... Уехать, не предупредив меня, чтобы я ждала...
– Он не знал. Сестра приехала за ним. Она увезла его к себе на несколько месяцев.
– Понимаю. – Я изо всех сил старалась не показать, до чего я огорчена, но внутри у меня все дрожало. – Может быть, вы могли бы дать мне адрес? Я бы хотела написать...
3а спиной жены появился месье Клабортин. Его
– Простите, мадемуазель, но лучше уж я скажу прямо. Мы подумали, что Гастон бывает с вами чересчур много. Такому ребенку, как он, совершенно ни к чему тратить попусту время на никчемные занятия, чтобы после только разочароваться.
– Но он очень талантлив! Он будет делать успехи, если ему помочь. Неужели вы хотите ему в этом отказать? – спросила я с испугом.
– Не для него все это. Мы против вас ничего не имеем, мадемуазель, но так лучше. Ему будет хорошо с тетей, и больше тут не о чем разговаривать.
– Погодите, быть может, это из-за месье Лейтона?
– Месье Лейтона... – переспросила мадам Клабортин, бросив беспомощный взгляд на мужа.
– Человека, который был вчера со мной. Он критик, понимаете, и он так же, как и я, считает, что Гастон подает большие надежды. Пожалуйста...
– Тут больше не о чем говорить, мадемуазель, – повторил отец Гастона и сделал шаг по направлению к двери.
– Да, конечно. Простите, что побеспокоила вас. Спокойной ночи.
Я повернулась и ушла, понимая, что оставила за спиной куда больше, чем просто-закрытую дверь.
Домой я ехала не спеша, глубоко задумавшись.
– Клэр? – Войдя в дом, я остановилась, прислонившись к толстой деревянной стене. Макс тут же подошел и обнял меня.
– Ну что? – спросил он с тревогой. – Я надеюсь, Гастон здоров?
– Да, Макс. Он в порядке. Но он уехал. Я просто ничего не могу понять!
– Что значит уехал? Что ты имеешь в виду? Ну-ка иди сюда, сядь и расскажи все как следует. – Он усадил меня на диван.
– Его увезла тетя. Они не хотят, чтобы он бывал со мной и занимался рисованием. Господи, мне надо было догадаться вчера, когда он сам говорил. Он ведь никогда раньше не произносил ничего подобного, ну, что ему нечего на многое замахиваться, и прочее. И он терпеть не может эту Жозефину, Макс, я тебе уже рассказывала. Называет ее противной.
Макс помолчал, обдумывая все то, что я сказала. Потом он встал и, держа руки в карманах, заходил по комнате.
– Ну, хорошо, а как ты сама можешь все это объяснить?
– Не знаю! Не знаю и все тут! – мне казалось, что мой собственный голос звенит у меня в ушах, и на меня все сильней накатывало волнение. – Я занимаюсь с ним третий год, и почему-то сейчас они вдруг стали возражать. Все были довольны, и только неделю назад Гастон впервые сказал, что тетя увидела его портрет и рассердилась. Насколько я помню, он вообще никогда о ней не упоминал. Ох, Макс, они теперь его насовсем куда-нибудь ушлют, и ему будет очень плохо! Он бы обязательно предупредил меня, что уезжает, если бы смог. Тут что-то не так, и я совершенно не представляю, что можно предпринять!
– Успокойся, дорогая.
– Макс, это невыносимо! Бедняга Гастон страдает из-за меня. Ему там будет так плохо! – Слезы подступили к моим глазам, и я уткнулась ему в плечо.
– Я понимаю, Клэр. Слушай, все утрясется. Он очень быстро изведет тетку, а мать соскучится и заберет его домой. В следующем месяце начинаются занятия, и он все равно вернется.
– Так должно быть, но они же сказали, что отправили его на несколько месяцев.
– Я, точно также как ты, совершенно не понимаю, в чем дело, но сейчас мы с тобой совершенно бессильны.
– Если бы я хоть знала, где она живет, я бы написала, но они мне даже адреса не дают!
– Да? Но это в общем-то можно понять. Раз уж они решили, что ты на него дурно влияешь... Странная, конечно, реакция, но, поверь, все обязательно уладится. Выпей-ка вина, а я пойду приготовлю ужин.
Спокойствие Макса отчасти передалось и мне, поев, я почувствовала себя немного лучше, а мое огорчение сменилось ужасной злостью из-за того, что родные поступили с Гастоном так жестоко. Но Макс был прав мне оставалось только ждать и надеяться на лучшее. Во всяком случае, так мне тогда казалось.
Утром я рано ушла в мастерскую и, поскольку мне хорошо работалось, не стала делать перерыва. Писать ту часть картины, где была Жозефина, было неприятно, но, с другой стороны, ярость, которая копилась во мне и не находила выхода, придавала мне силы. В одиннадцать Макс постучал и вошел, неся дымящийся кофейник.
– А ну-ка, отвлекись и выпей кофе. Ну, как ты?
– Спасибо, лучше. Я послушалась тебя и решила, что надо ждать. Но меня это все просто бесит, и, боюсь, Жозефине несдобровать, – во всяком случае на холсте.
– А, ты ее пишешь? Я не знал. Не разрешишь хоть одним глазом взглянуть на эту ведьму?
– Если хочешь. Она еще совсем не закончена, но кое-какое представление получить можно. – Макс подошел, и я взяла у него чашку. – Надеюсь, она не получится у меня слишком злющей, но намек есть... Макс? Ну как тебе? Что, очень плохо?
Его лицо стало вдруг почему-то белым как мел, и он схватился руками за мольберт.
– Макс, что с тобой? – изумленно спросила я.
Взгляд его стал тяжелым, и он смотрел мимо меня.
– Это Жозефина?
– Ну да! А что? – я еще больше удивилась. – Боже... Погоди, Клэр, не говори ничего... Мне надо подумать.
Он подошел к открытому окну и, беспомощно уронив руки на подоконник, наклонился, чтобы глотнуть воздуха. Я снова подошла к мольберту и посмотрела на незаконченную картину, пытаясь понять, что могло его так глубоко потрясти, но не увидела ничего, кроме Жозефины, едва намеченного силуэта ее сестры и набросков фона.