Поручик Бенц
Шрифт:
Разумнее всего было бы по прибытии в Софию отпустить машину и под прикрытием дождя и темноты пробраться по безлюдным улицам в старый дом Петрашевых. Прежде чем уйти с Еленой на вокзал, он оставил черный ход незапертым. На месте он уже спокойно обдумает положение.
Вскоре вдали возникло огромное мерцающее сияние Софии. Пелена дождя по-прежнему застилала горизонт. Затем машину долго швыряло по непролазной грязи и ухабам неосвещенных окраин. При каждом толчке шофер сыпал ругательствами. Наконец они выехали на мощеную улицу.
– Куда вас отвезти? – спросил шофер, притормозив.
Бенц назвал ему небольшую, обычно пустую улочку по соседству с особняком Петрашевых. Улочку эту Бенц назвал неспроста. Если странное путешествие наведет шофеpa на подозрения и он вздумает выследить Бенца, ему придется оставить машину и
Автомобиль остановился в указанном месте, и Бенц пошел вверх по темной лестнице, внимательно оглядываясь по сторонам. Дождь лил не переставая. Выйдя на Московскую, Бенц быстро зашагал к особняку Петрашевых. Но как сообщить Елене, минуя ротмистра Петрашева и прислугу? Нет, все же самое разумное было не терять времени и поскорей добраться до домика Петрашевых близ Военного министерства, тем более что в городе был введен комендантский час. Минута промедления могла привести к опасным объяснениям в комендатуре. Бенц повернул обратно, но, проходя мимо здания русского посольства, услышал сквозь шум дождя и своих шагов мелодию, которая пригвоздила его к месту. Многоголосый хор, дробь барабанов – гордый, вдохновенный марш. «Марсельеза»!.. Первый французский отряд вступал в Софию под звуки «Марсельезы»! Бенц напряженно вслушивался – песня звучала все ясней. Машинально рука его легла на кожаную кобуру револьвера. Спохватившись, он горько усмехнулся – бессмысленное и автоматическое движение говорило лишь о том, насколько чужда ему мысль сдаться французам и как он наперекор всему остается немцем. Звуки «Марсельезы» замерли вдали.
Бенц двинулся дальше. Нервы его были так напряжены, что любой подозрительный шум заставлял его останавливаться и озираться по сторонам. Наконец он добрался до знакомого дома. Парадная дверь была заперта, и ключ, как он помнил, остался у Елены. После недолгого колебания Бенц, взобравшись на каменную кладку, перемахнул через невысокую железную ограду. Он свалился в мокрые, колючие кусты, ободрав себе руки, и в довершение всего угодил в глубокую лужу. Почти ощупью сквозь непроглядный мрак Бенц направился к черному ходу, дверь которого оставил отпертой. Через кухню и коридорчик вошел в столовую. Зажечь электричество он не решился. При свете уличного фонаря, который еле рассеивал тьму, Бенц открыл буфет и торопливо выпил несколько рюмок коньяку. Затем он устало опустился на стоявший у стола стул и подпер голову рукой. Бутылку он оставил рядом.
Безысходная удрученность вдруг овладела всем его существом.
Вслед за преступлением обычно приходит мрачное отупение, а за ним – ужас от сознания содеянного и панический страх перед возмездием. Бенц не мог предусмотреть всех последствий своего поступка, а некоторые только смутно предугадывал. Теперь они угрожающе надвигались на него со всех сторон. Как ему жить в стране, оккупированной Антантой? Он видел лишь два выхода: скрываться ото всех, кроме Елены, и прожить с ней до конца войны в каком-нибудь укромном, безопасном месте, например в X. Достаточно было переодеться в штатское и избегать людей, знавших его в лицо. Этот вариант был связан с огромным риском. Если французам станет известно, что он немецкий офицер, его немедленно арестуют, и как тогда доказать, что он не шпион?
Второй, более безопасный вариант – явиться во французскую комендатуру и заявить, что он дезертир. Но это казалось ему унизительным, невозможным. Сдаться французам, как последний трус!.. Так низко он никогда не падет! К тому же его все равно не оставили бы на свободе. Он окажется в плену, только и всего. В своем ослеплении он зашел так далеко, что не смог предугадать даже первых и самых очевидных опасностей, вставших на его пути. Бенц пришел бы в отчаяние, если бы не думал о Елене. Что бы с ним ни случилось, в нем жила уверенность, что он борется за свою любовь.
Поздно ночью Бенц прилег, не раздеваясь, на кушетку. Коньяк и сигареты притупили его сознание. Он заснул тяжелым сном, перемежающимся полудремотой, когда он слышал бой часов и непрестанный шум дождя. Проснулся он на заре, с нестерпимой головной болью, стуча зубами от холода, и остро почувствовал, что надо действовать. Ничто не пробуждает более полно инстинкт самосохранения, ничто не внушает более сильно волю к жизни, чем образ любимой женщины. При сером, тусклом свете, медленно заполнявшем комнату, Бенц привел
Однако дождь лил, не переставая, и было маловероятно, чтобы кто-нибудь явился в такую погоду, поэтому Бенц пошел на кухню и вскипятил себе чай. Он отыскал примус, спирт, сахар, кофе, даже несколько коробок печенья, оставленных старательным ординарцем Андерсона. Два порошка аспирина, выпитые с чаем, утихомирили головную боль, и настроение Бенца даже поднялось. Этот дом, как и дом в X., заставлял его забывать о грозящей опасности. Все вещи, которые Елена видела или трогала, вызывали у него необъяснимое волнение, словно присутствие ее оставило на них ощутимые следы.
Три дня прошли в напрасном ожидании. Сильви словно забыла о существовании второго дома. На четвертый день утром перед парадным входом остановился человек в плаще и кепке. Бенц сразу узнал лакея Петрашевых и успел вовремя подняться на чердак, Я первый миг тревога пересилила разочарование, а затем Бенца охватило отчаяние: убирать дом поручено не Сильви, а лакею. Лакея Бенц почти не знал и ни в коем случае не мог ему довериться. Плутоватое круглое лицо с подобострастной улыбочкой с одного взгляда вызывало антипатию. Бенц было успокоился, подумав, что слуга пришел с каким-нибудь пустяковым поручением, но затем услышал шум передвигаемых кресел. Сквозь слуховое окно он увидел, как лакей вынес на задний двор ковры и принялся их выбивать. Если Сильви не придет, до каких пор он будет сидеть взаперти в этом доме? Что делать? Самому предупредить Елену или Сильви, но как? В который раз он проклинал свою глупую осторожность, помешавшую ему купить штатскую одежду. Тогда он полагал, что попасться в руки французам лучше в мундире, чем в штатском. Но сейчас штатская одежда была нужна позарез!
Он присел между большим пыльным зеркалом и сундуками. Разглядывая чердачный хлам, он подумал, что в каком-нибудь из сундуков может оказаться одежда. Как только слуга уйдет, надо будет заняться поисками. Но слуга как ни в чем не бывало занимался своим делом до обеда. К чему эта генеральная уборка? А вдруг ротмистр Детрашев вошел в контакт с французскими офицерами и уступил им дом? Милое соседство!.. В этом предположении не было ничего невероятного, и Бенц лишний раз пришел к мысли, что пора действовать. Вся надежда осталась на сундуки. Если не найдется штатского костюма, возможно, подойдет какая-нибудь болгарская военная форма. Выход далеко не безопасный, но иного нет. Надо лишь на полчаса отлучиться из дому и позвонить Елене из какой-нибудь кофейни или ресторана.
Как только лакей ушел, Бенц принялся за сундуки – старые, окованные железом, с многочисленными наклейками, свидетельствовавшими об их долгих странствиях за границей. С помощью ржавой кавалерийской сабли Бенцу удалось взломать самый большой из них. Но, увы, он оказался битком набитым книгами и фотографиями!
Любопытство ко всему, связанному с Еленой, не оставляло его даже в эту минуту. Он стал разглядывать фотографии, в большинстве своем старые семейные снимки, но среди них попадались и портреты Елены, которые необычайно его взволновали. Вот Елена младенец, пораженный открывшимся перед ним миром. Елена – дитя, хрупкое создание, девочка из сказки. Елена четырнадцати лет; она в матросском костюмчике, но с уже осознаваемым кокетством в позе. Елена в муслиновом платье и широкополой соломенной шляпе, с вопрошающим взглядом, в котором сквозят первые грезы любви… Все это было так дорого Бенцу, что на глаза его невольно навернулись слезы. Более часа он с невыразимым восторгом снова и снова перебирал и разглядывал фотографии.