Пощечина общественному вкусу

Бурлюк Николай Давидович

(Жрецы в белых одеждах быстро пробегают мимо бога и, целуя его в губы, скатываются вниз по ступеням мертвые.)

Девий-бог. Делайте свое последнее земное дело так, чтобы мы, наблюдая вас, могли удивляться вам и рассказывать о вас в песнях. Мы, не умирающие смотрим на вас, умирающих.

Знайте об этом.

Девы. Ах, опять среди нас воительница, сдерживающая до нужного времени неутолимых гончих. Видно, мы перед страшным.

Девий-бог. Да, мы перед величественным и накануне страшного.

Главный жрец. О, живые еще воины Чумноуста. Устремитесь в последний раз с отравленными устами на пришельцев, кто бы они ни были.

Девы. Что нам делать! Можем ли мы поднять мечи на старцев, устремившихся на нас с поцелуями.

О, какой ужасный рок сделал нас участниками в войне поцелуев и железа! Нет, уроним железо и, закрыв лицо руками, отдадимся неизбежному. (Делают это.)

Присутствующие. Уже умолк главный жрец, уже прозвучали закрывшие лицо руками, а жрецы все еще продолжают свой страшный бег мимо лобзающего кумира, и вот уже последний из них низвергся, скатываясь, с красными глазами, белой бородой, по ступеням храма. И все тихо. Одни стоят с завернутой в плащ головой или же с заслоненными от ужаса глазами, другой, с дерзко протянутой рукой, устремляется к кумиру, и тот падает, шатаясь, в бездну, и бородатый

еврей с мешком змей, растерявшись, остается на месте. Но легким движением кто-то отсекает ему голову, и она лежит, шевеля веками, среди расползающихся с шипом змей.

А между тем подымаются снизу цари и воины.

А между тем жрец смотрит глазами безумными и печальными и тихо идет, потупя бороду, к пришельцу.

Тот смотрит загадочно-открыто, и жрец наклоняется к нему шептать тайну и вдруг, расхохотавшись, касается его уст своими. Но тот смеется. Жрец падает, откидываясь назад, на руки прислужников, и умирает. Но нет, этого еще нет. Это еще только наше воображение. Еще только отошел от кумира жрец и идет мимо стоящих неподвижно девушек с плащами на голове. К спокойно стоящему Девьему-богу идет он. И что будет? Дальше что! Несет он с потупленными глазами смерть и бледный и смеющийся будет, сражаясь, падать, встретив лобзание, или бежать. Но бежать он мог бы и раньше. Но у него нет оружия!

Да, мы видим, твоя близка казнь, и правит гончих твоя спутница! Медленно движется жрец, задерживаемый какой-то силой.

Но уже приходят цари, и уже бегут убийцы.

И куда бежать, когда спереди старец приближается с чумными устами, сзади напряженно дрожащие луки и прильнувшие к ним головы злых людей. Так закрыть голову плащом осталось ему.

Но что это? Падает на землю жрец, несший смерть, и невредим отрок и стоит не шевелясь.

Нарочно ли переменили цели стрелки, или это вина невидимой власти, изменившей верные луки?

Не знаем, бедные, но отрок стоит невредим, и уже цари приходят прикрывать его щитами.

И кто-то, не будучи в состоянии вынести происходящего, бросился в пропасть.

Цари. Свершилось. Обреченными выполнен заданный им урок, живые же смотрят на них и поучаются. Вы же, безумные юноши, сложите мечи и копья. Не вам дано право карать и миловать. Тот же, на кого направлена ваша молодая ярость, пусть уйдет отсюда в изгнание. Волны, которые бьются о подножие этой горы, донесут его до теплого моря, где в скитаньях со своими спутницами он найдет конец светлый и чудесный, какой возвещен ему в древних сказках. Спросите его, открывающие свои головы от плащей и рук, принимает ли он наш суд?

Девий-бог (подымая голову). Да.

Цари. Тогда спускайтесь к волнам, на которых качаются челны со всем нужным для вас.

(Девий-бог и латницы спускаются.)

(Цари остаются и смотрят на них.)

Памятник

Далеко на острове, где русской державе Вновь угрожал урок или ущерб, Стал появляться призрак межавый, Стаи пугая робких нерп. Они устремлялись с плачем прочь, Белое пятно имея наездником. Меж тем как сверху слепо ночь Им освещала путь отзвездником.   Синеокая дочь молокан,   Зорко красные губки,   «Ишь, какой великан»!   Молвив, пошла, поплыла в душегубке.   Вон ладья и другая:   Японцы и Русь.   Знаменье битвы: грозя и ругая,   Они подымают боя брус. Тогда легли друг к другу лодки, Пушки блестели как лучины. Им не был страшен голод глотки Бездной развернутой пучины.   Рев волн был дальше, глуше   Ревели, летели над морем олуши,   Грузно освещая темь и белые,   Как бы вопрошая: вы здесь, что делая? Тюлени взглядывали глазами мужа, Отца многочисленного семейства. И голос волн был уже, туже Точно застывали в священнодействии Зеленое море как нива ракит Когда закат и сиз и сив. Из моря плюется к небу кит Без смысла темен и красив. Тогда суровые и гордые глаза Узнали близко призрак смерти, Когда увидали победы что лоза В руках японцев и ею вертят. С коротким упорным смешком «Возвратись, к черноземному берегу чали Хочешь-ли море перейти пешком?» Японцы русскому кричали. И воины, казалось, шли ко дну. Смерть принесла с собой духи «смородина». Но они помнили ее одну. Далекую русскую родину!   По прежнему ветров пищали,   В прах обращая громадные глыбы.   Киты отдаленно пищали   И пролетали летучие рыбы.   Они походили на старушек,   Завязанных глухим платком   У которых новый выстрел из пушек,   Заставит плакать по ком? Но в этот миг сорвался, как ядро, Стоявший ка брегу пустынном всадник. И вот худое как ведро Пошел ко дну морей посадник.   И русским выпал чести жребий   На дно морское шли японцы.   «Иди, иди» звал голос рыбий.   Склонялось низко к морю солнце.   Последний выстрел смерти взором   На небе сумрачном блеснул   И кто на волнах был сором   Пошел ко дну, уснул   И воины, умирая, трепетали.   Они покорно принимали жизни беды (заложники)   Но они знали, что они тали   Грядущей русского победы.   И

всадник, кверху взмыл, исчез   Его прочерчен путь к закату   Когда текло, струясь, с небес   На море вечернее злато Меж тем на Перед изваяньем — создатель Когда на отдых шел росам, иней Молниепутной окруженный цкой, . . . . . . . . . . . . . . . По прежнему блистал как зеркало валун В себе отразив и страхование от кражи И взоры неги серебряные лун. Но памятник был пуст На нем в тот миг стоял никто. И голос вещий вылетел из уст: Здесь дело с нечистью свито! Когда из облаков вдруг тяжко пал, Копытами ударив звонко в камень, Тот кто в могиле синей закопал Того, грозившего руками.   И ропот объял негодующе народ   И памятник вели в участок   Но он не раскрыл свой гордый рот   И в лике скачущего застыл   И оттираясь жирно, в сале   Ему в участке предписали   На площадь оную вернуться   И пребывать на ней и впредь без гривы, дела, куцо.   От конного отобрали медежа расписку,   Отмеченную такой-то частью,   И конь по прежнему склоняет низко   Главу, зияющую пастью. По прежнему вздымает медь Памятник зеркальный и блестящий Ружье не перестает в руках иметь . . . . . . . . . . . . . . . Толпа беседует игриво Взором слабеющим взирает часовой на них И кто, нибудь подсмеиваясь над гривой, Советует позвать портних. И пленному на площади вновь тесно и узко. Толпа шевелится как зверя мех, Беседуют по французски Раздается острый смех.

И и Э (Повесть каменного века)

1

«Где И? В лесу дремучем Мы тщетно мучим Свои голоса. Мы кличем И, Но нет ея, В слезах семья. Уж полоса Будит зари Все жития, Сны бытия».

2

Сучок Сломился Под резвой векшей. Жучок Изумился, На волны легши. Волн дети смеются, В весельи хохочут, Трясут головой, Мелькают их плечики, А в воздухе вьются, Щекочут, стрекочут И с песней живою Несутся кузнечики.

3

«О, бог реки, О, дед волны! К тебе старики Мольбой полны. Пусть вернется муж с лососем Полновесным, черноперым. Седой дедушка, мы просим, Опираясь шестопером, Сделай так, чтоб, бег дробя, Пали с стрелами олени. Заклинаем мы тебя, Упадая на колени».

4

Жрецов песнопений Угас уже зой. Растаял дым, А И ушла, блестя слезой. К холмам седым Вел нежный след ее ступеней. То, может, блестела звезда Иль сверкала росой паутина? Нет, то речного гнезда Шла сиротина.

5

«Помята трава. Туда! Туда! Где суровые люди С жестоким лицом. Горе, если голова, Как бога еда, Несется на блюде Жрецом».

6

«Плачьте, волны, плачьте, дети! И, красивой, больше нет. Кротким людям страшны сети Злого сумрака тенет. О, поставим здесь холмы И цветов насыпем сеть, Чтоб она из царства тьмы К нам хотела прилететь, От погони отдыхая Злых настойчивых ворон, Скорбью мертвых утихая В грустной скорби похорон. Ах, становище земное Дней и бедное длиною Скрыло многое любезного Сердцу племени надзвездного».

7

Уж белохвост Проносит рыбу. Могуч и прост, Он сел на глыбу. Мык раздался Неведомого зверя. Человек проголодался, Взлетает тетеря. Властители движению, Небесные чины Вести народ в сражение Страстей обречены. В бессмертье заковав себя, Святые воеводы Ведут, полки губя Им преданной природы. Огромный качается зверя хребет — Чудовище вышло лесное. И лебедь багровою лапой гребет — Посланец метели весною.