Поселок
Шрифт:
Двое мужчин сидели спиной к окну. Один озабоченный и грустный, другой
оптимистичный и уверенный. Им поставили стулья, какие были в палате и они уселись лицом
к больному, изредка перебрасываясь фразами. Видно было, что кого-то ждали.
Вначале пришел тот, что грустный, в сопровождении лечащего врача. Врач сказала, что
наркоз скоро пройдет, ждать осталось не долго. Потом пришел тот, что уверенный. Он
протянул руку, до этого ему незнакомому грустному мужчине
– Вы, как я понимаю, его папа? Борис Васильевич?
Грустный, не скрывая настороженного удивления, сказал:
61
– Да. А, простите…
– Я Федор Пантелеевич, следователь, комитет госбезопасности.
Борис Васильевич взволновано охватил протянутую ему руку своими руками и в приступе
безумной благодарности затряс его кисть.
– Федор Пантелеевич, вы наш дорогой человек. Я безмерно вам благодарен…
– Не торопитесь, Борись Васильевич. Я всего лишь выполнял свой долг стража
национальной безопасности. Вам не меня нужно благодарить. А маленькую девочку возраста
вашего сына, Наташу. Если бы не она, Толика не было бы с нами, уважаемый. Так, вот!..
Борис Васильевич замер, не отпуская руки следователя. На лице постепенно наплывал
осмысленный ужас любящего отца, и Федор Пантелеевич, оценив его состояние, уже пожалел
о сказанном. По крайней мере – говорить в такой форме. Но ему самому невольно хотелось
излить свои чувства и уважение к маленькой героине. Такого ребенка в таком возрасте не
часто встретишь…
– Не было бы с нами?..
– Совершенно верно.
– Девочку. . благодарить?.. – он в растерянности развел руками. – Толика не было б в
живых?..
– Так точно. Разрешите?.. – Федор Пантелеевич взял стул и поставил рядом со стулом
Бориса Васильевича. – Как он? – показал кивком головы в сторону мальчика.
– Врач сказал, что скоро наркоз пройдет, и он придет в сознание. Вы мне такое сказали,
уважаемый Федор Пантелеевич, что на моем месте моя супруга упала б в обмороке.
– Простите. Просто я по своей профессии не могу скрывать от пострадавшего истину. Не
имею права. Извините. Кроме того, ваш сын главный свидетель преступления
международного уровня…
– Нет, это вы меня извините, дорогой Федор Пантелеевич… – Борис Васильевич собирался
продолжить свои благодарные излияния, но Федор Пантелеевич опередил:
– Наташа в самую последнюю минуту преодолела животный страх… и нашла способ
изловчиться, выбраться и сразу же сообщить мне по телефону, где находятся преступники и
пострадавший. – Он умолк, наблюдая за Борисом Васильевичем, как будто сомневался в том,
достаточно ли осознанно понял происшедшее
легенду? – добавил он, проследив за реакцией Бориса Васильевича.
– Какую? – словно проснувшись, переспросил Борис Васильевич. От волнения он так и не
сел на свой стул, хотя несколько раз пытался это сделать, ходил туда и назад в проходе между
сидящим следователем и функциональной кроватью спящего сына.
– О том, что их привезли, чтобы разрезать на кусочки для продажи! Хотя результат один –
убийство детей ради продажи органов.
Борис Васильевич остановился и гипнотически уставился на следователя. Очнувшись, он
трезвым голосом заявил:
– Фашизм. В чистом виде фашизм. И я вам бесконечно благодарен за то, что вы сделали,
как вы говорите «по долгу службы». Если бы не вы, я бы так и не узнал спасителя моего
сына. – Он сделал невольный порыв к Федору Пантелеевичу, но стыдливо сдержался, по-
женски стискивая пальцы у подбородка. – Как бы я хотел ее увидеть, и обнять этого ребенка!..
Как бы хотел!..
Федор Пантелеевич хитро улыбнулся:
– Увидите. Куда вы денетесь, Борис Васильевич. Обязательно увидите. Я тоже хочу ее
поблагодарить, эту смелую умницу. Она меня оградила от фатальных неприятностей по
службе… Ну да, вы меня понимаете!
62
Борис Васильевич закивал головой наугад, совершенно не поняв смысла того, что сказал
следователь. Потом вдруг успокоился, сел на стул и сосредоточил свой взгляд на сыне.
Вначале в закрытых глазах у Толика появился тусклый телесный свет. Свет усиливался с
каждой минутой. Поменялся на светло-голубой. В щелки приоткрытых глаз ворвался
небесный фейерверк мерцающими зелеными листиками на тонких ножках щедрых веток
тополей и очень высоко резвящимися ласточками на солнце. Фейерверк манил к себе,
заставлял еще больше раскрывать глаза, и тогда картина превращалась в ужасно родную
яркую панораму. Оказывается, это было прямо перед лицом огромное на всю стену окно, в
котором все помещалось. Чуть ниже на уровне подоконника неподвижно торчали две головы.
Одна очень знакомая, другая не очень. А может и совсем не знакомая. Лица голов постепенно
светлели и, наконец, в знакомой он узнал папу. Обычно, если это папа, то он всегда находится
в кругу привычной обстановки. Здесь было все чужое и поэтому хотелось узнать, где это они
сейчас. Тогда голова папы зашевелилась, а голос ее спросил:
– Сынок, как ты себя чувствуешь?
Чувствовал он себя хорошо и поэтому он ответил вопросом: