Посиделки на закате

Песков Василий Михайлович

Местечко между тем выглядит тут обжитым. Постройки — курятник, избушки, загон для коз, кладки дров — похожи на маленький странный Шанхай. На всем пласты снега толщиною едва ли не в метр. Над избушкой столбиком тянется к небу тощий дымок. Пар идет из ноздрей у застывших от любопытства коз. Изрыгает из пасти пар, готовый всех облизать и облапать Дружок.

Хозяйка приглашает нас в горницу.

В прежней старой избе мы бы не поместились, теперь дело другое — просторно, светло, стены обиты дощечкой. Конечно, все разбросано как попало. Но такое приходилось наблюдать и на дальних лесных кордонах — если люди

появляются редко, хозяйка с беспорядком свыкается и уже не стыдится его. Для Агафьи же это все привычно с рождения.

— Вот печь… — застенчиво обращает хозяйка наше внимание на произведение из двух полубочек, глины и кирпича.

От Ерофея я уже слышал всю эпопею сооружения новой печи. Трудились над нею всю осень. Глиняный корабль с трубой занимает порядочно места. У теплого бока печи лежанка — спать, в просторном чреве весело потрескивают сухие полешки кедра.

— Довольна избой?

— Да, неплохо, спаси Христос, вышло…

О подробностях жизни минувшего года говорить некогда. Предвидя это, ночью перед полетом обо всем я расспрашивал Ерофея. Он, помогая Агафье, а позже охотясь, прожил в краях этих с августа по декабрь. В августе достраивал с лесными пожарниками избу, потом, проводив строителей, сооружал печь, помогал рыть картошку, заготовил на зиму дров. Для охоты поселился Ерофей в пятнадцати километрах от «поместья» Агафьи, в брошенной лыковской избе.

Каждые десять дней спускался на лыжах к избушке Агафьи («По глубокому снегу около четырех часов ходу».) Тут дожидалась его работа, с которой Агафья не могла справиться в одиночку.

Приносил с собой Ерофей хрипевший на севших батарейках приемник. Краем уха, хоть и «греховное дело», Агафья «мирские» голоса слушала. И вполне понимала, что к чему в удаленной от нее жизни. «Это це же стреляют, креста на них нет…» Или обмолвится: «Да-а, и в Писании сказано: будут глады, моры и гонения по местам».

Ерофей, охотничая, претерпел в этом сезоне немало лишений. Находясь с августа у Агафьи, попросил во время заброски в тайгу охотников переправить ему продовольствие на зиму. Но в суматохе мешок забыли. И поправить оплошность было нельзя — прилетов не было. «Мясо промыслить не удалось. И без чая и сахара жил. Пробавлялся картошкой, лепешками и лапшой. Жидковато, конечно, при хождении по тайге, зато фигура теперь, как у лося. И борода вон какая!»

И с ружьишком у Ерофея невеселое приключение вышло. Ружье он спрятал в тайге в старой кедрине. И надо же, именно это место в прошлом году накрыло лесным пожаром.

С тревогой и любопытством добрался охотник к своему тайнику. «Сгорела кедра. От ружьишка осталось только железо. Ложу новую сделал. Из стволов в годности только один. С этим снарядом и добыл любительским промыслом пять положенных соболей. Размышляю вот, во что выручку обратить. Либо чай, сахар, либо — ружье, в тайге нельзя без ружья».

Вспоминая этот ночной разговор с Ерофеем, я подумал: надо бы нам помочь этому бесхитростному человеку. И помочь можно просто. Возможно, у кого-то без надобности хранится в доме старенькая двухстволка. Подарив ее Ерофею, вдруг оказавшемуся в обстоятельствах очень стесненных, мы тем самым протянем руку Агафье, помощь которой стала для Ерофея частью судьбы. Если слово это будет услышано, напишите мне в «Комсомолку».

…Зимний полет в верховья Абакана Ерофей, конечно, не мог пропустить. Пока мы тихо беседуем, пока Агафья раздает автографы кому на клочке бересты, кому на сотенной бумажке, Ерофей по-хозяйски оглядывает печь, прикидывает, сколько надо бы в нее кирпича доложить, справляется о козах, кормит с руки приунывшего петуха. Заходит он в избу вспотевшим, через распахнутый ворот рубашки виден шнурок креста. Я еще во время вечернего разговора шнурок заметил. «Влиянье Агафьи?» — «Да, получается так…»

Больной о болезнях будет в первую очередь говорить. Агафья — не исключение. И надо, как врачу, терпеливо выслушать ее жалобы. «Ломит спина… рука болит… ноги что-то плохо слушаться стали». Все леченье теперь Агафья связывает с горячими ключами. Они ниже по Абакану. Осенью Агафья упросила летчиков туда ее завезти. Оставив хозяйство на Ерофея, «восемь дней купалась в горячей воде с пользой великой» — зажила на руке рана, и оказались ненужными мази, которые вез я ей из Москвы. А вот спина, руки, ноги — болят. И разговор кругами опять приходит к горячим ключам. Я говорю: надо ждать лета, почаще будут летать вертолеты…

Что полеты немыслимо дорогие сейчас, понимает Агафья только отчасти. Энтузиасты, поставившие тут радиобуй с сигналом SOS, породили в наивной таежной душе иллюзию легкой доступности вертолета: дернул за веревочку и он прилетит. Увы, не прилетит. Больше ста тысяч туда и обратно. Кто эти деньги заплатит?

Я не решился сказать об этом. Предупредил только: без самой крайней нужды ни в коем разе за веревочку дергать нельзя. Единственный ли это случай сегодня, когда космическая техника не стыкуется с реальностями жизни! Агафья это понять не может. Но те, кто ставил буй, должны понимать. И либо надо добиться (как?), чтобы по сигналу вертолет прилетел, либо сказать откровенно Агафье: в затее с веревочкой и вертолетом надежности нет.

Даже посильную и реальную помощь оказать Агафье сегодня непросто. Нашим читателям я хочу доложить: отчисления от разосланной подписной книжки «Таежный тупик» мы перевели в Абакан и попросили распоряжаться деньгами исполняющего обязанности министра лесного хозяйства Хакасии Николая Николаевича Савушкина. Этого человека я знаю уже больше десяти лет: умный, добрый, отзывчивый, хорошо знает не только лесные дела, но и мир человеческих отношений. Говорю это для того, чтобы вы знали: собранное нами по крохам — в надежных руках. На «Агафьины деньги» Николай Николаевич уже переправил сюда три мешка муки и крупы, тридцать килограммов мороженой рыбы, сено для коз.

Агафье книжку я подарил с подобающей надписью. С любопытством разглядела обложку. Догадалась и мне сделать надпись на память.

Поговорили еще о козах. Одну (плохо доится) надо бы заменить. И попросила о курах — «три рябеньких…». Оказалось, привезенные сюда белые куры неплохо несутся, но не гнездятся, а Агафье хочется видеть цыплят.

Разложен по полкам ставший уже обычным набор московских гостинцев — батарейки, свечи, лимоны. Гляжу в блокнот на пометки-вопросы. Их много. Но разговор прерывается шумом мотора — отведенное графиком время окончилось.

Почуяв расставанье, отчаянно лает Дружок. Уже привыкшая к неожиданным появленьям гостей и к спешному их отбытию, на этот раз Агафья на горке не остается, а семенит к вертолету. И не в сторонке, пригибаясь от ветра, машет рукой, а подбегает к кабине проститься с летчиками — понимает: от летчиков много зависит ее таежное бытие. У вертолета она кажется маленьким ребенком возле громадной игрушки.

Улетаем из распадка между горами. На карте охотоведа — «не забыть бы кого» — помечены точки в тайге, где ждут нас охотники.