Пой, шарманка, ушам нелюбимым —нерифмованный воздух притих,освещен резедой и жасмином европейских садов городских,подпевай же, артист неречистый со зверькомна железной цепи,предсказуемой музыке чистой, прогони её или стерпи,что ты щуришься, как заведённый,что ты слышишь за гранью земной, вголосистой вселенной, бездонной и короткой,как дождь проливной?Еле слышно скрипят кривошипы, шестерёнки и храповики,шелестят елисейские липы, нелетучие ноты легки,но шарманщику и обезьяне с чёрной флейтою наперевесдо отчаянья страшно зиянье в стреловидных провалах небес,и сужается шум карнавала, чтобы речь, догорая дотла,непослушного короновала и
покорного в небо вела.
«Земли моей живой гербарий!..»
С. К.
Земли моей живой гербарий! Сухими травами пропахночной приют чудесных тварей – ежей, химер и черепах.Час мотыльков и керосинок, осенней нежности пора,пока – в рябинах ли, в осинах – пропащий ветер до утралиству недолгую листает, и под бледнеющей звездойбредут географ, и ботаник, и обвинитель молодой.Бредут в неглаженой рубахе среди растений и зверей,тщась обветшалый амфибрахий и архаический хорейпереложить, перелопатить, – нет, я не всё ещё сказал —оставить весточку на память родным взволнованным глазам,и совы, следуя за ними и подпевая невпопад,тенями тёмными, двойными над рощей волглою летят.Чем обречённее, тем слаще. Пространства считаные днив корзинку рощи уходящей не пожалеют бросить ниснов птичьих, ни семян репейных, ни ботанических забот.Мятежной твари оружейник сапожки новые скуёт,на дно мелеющего моря ложится чистый, тонкий мел,и смерти тождество прямое ломает правильный размер.Не зря ли реки эти льются? Ещё вскипит в урочный часдуша, отчаявшись вернуться в гербарий, мучающий нас.Пустое, жизнь моя, пустое, – беречь, надеяться, стеречь.Ещё под пленкой золотою долгоиграющая речьпоёт – а луч из почвы твердой жжёт, будто молнии прошлисквозь кровеносные аккорды угрюмых жителей земли.
«Седина ли в бороду, бес в ребро…»
Седина ли в бороду, бес в ребро —завершает время беспутный труд,дорожает тусклое сереброотлетевших суток, часов, минут,и покуда Вакх, нацепив венок,выбегает петь на альпийский луг —из-под рифмы автор, членистоног,осторожным глазом глядит вокруг.Что случилось, баловень юных жён,удалой ловец предрассветных слёз,от кого ты прячешься, поражёнчередой грядущих метаморфоз?Знать, душа испуганная вот-вотв неживой воде запоздалых летсквозь ячейки невода проплывётна морскую соль и на звёздный светза изгибом берега не видна,обдирает в кровь плавники свои, —и сверкают камни речного днаот её серебряной чешуи.
«Обманывая всех, переживая…»
Обманывая всех, переживая,любовники встречаются тайкомв провинции, где красные трамваи,аэропорт, пропахший табаком,автобус в золотое захолустье,речное устье, стылая вода.Боль обоймёт, процарствует, отпустит —боль есть любовь, особенно когдакак жизнь, три дня проходит, и четыре,уже часы считаешь, а не дни.Он говорит: «Одни мы в этом мире».Она ему: «Действительно одни».Всё замерло – гранитной гальки шелест,падение вороньего пера,зачем я здесь, на что ещё надеюсь?«Пора домой, любимая». – «Пора».Закрыв глаза и окна затворяя,он скажет: «Ветер». И ему в ответона кивнёт. «Мы изгнаны из рая».Она вздохнёт и тихо молвит «Нет».
«Когда безлиственный народ на промысел дневной…»
Когда безлиственный народ на промысел дневнойвыходит в город нефтяной, и за сердце берётнесытой песенкой, когда в один восходят мигполынь-трава и лебеда в полях отцов твоих,чего же хочешь ты, о чём задумался, дружок?Следи за солнечным лучом, пока он не прожёгзрачка, пока ещё не все застыли в глыбах льда,ещё, как крысе в колесе, тебе невесть кудапо неродной бежать стране вслепую, напролом,и бедовать
наедине с бумагой и огнём.Век фараоновых побед приблизился к концу,безглазый жнец влачится вслед небесному птенцу,в такие годы дешева – бесплатна, может быть, —наука связывать слова и звуки теребить,месить без соли и дрожжей муку и молоко,дышать без лишних мятежей и умирать легко.Быть может, двести лет пройдёт, когда грядущий другсквозь силу тяжести поймёт высокий, странный звукне лиры, нет – одной струны, одной струны стальной,что ветром веры и вины летел перед тобой.
Из книги «AMО ERGO SUM»
«Человек, продолжающий дело отца…»
Человек, продолжающий дело отца,лгущий, плачущий, ждущий конца ли, венца,надышавшийся душной костры,ты уже исчезаешь в проёме дверном,утешая растерянность хлебным вином,влажной марлей в руках медсестры.Сколько было слогов в твоём имени? Два.Запиши их, садовая ты голова,хоть на память – ну что ты притих,наломавший под старость осиновых дроврахитичный детёныш московских дворов,перепаханных и нежилых?Перестань, через силу кричащий во снебезнадёжный должник на заёмном коне,что ты мечешься, в пальцах держауголёк, между тьмою и светом в золе?Видишь – лампа горит на пустынном столе,книга, камень, футляр от ножа.Только тело устало. Смотри, без трудавыпадает душа, как птенец из гнезда,ты напрасно её обвинил.Закрывай же скорей рукотворный букварь —чтобы крови творца не увидела тварь,в темноте говорящая с Ним.
«Пчёлы, стрекозы, осы ли – высохли. Но плывут…»
Пчёлы, стрекозы, осы ли – высохли. Но плывутосени тонкой посулы – поздний паучий труд, —так и зовут проститься и ахать бог знает гдесахарною крупицею в стылой ночной воде.Что же земля упрямая, не принимая нас,сланцем и чёрным мрамором горбится в поздний час?Выстрадана, оболгана, спит на своём посту,горной дорогой долгою выскользнув в высоту.И, закружившись с листьями, выдохнет нараспев —вот тебе свет и истина, а остальное – блеф.Сердце моё, летящее сквозь водородный рой,сладко ли в звёздной чаще, тесно ль в земле сырой?
«Полно мучиться сном одноглазым…»
Полно мучиться сном одноглазым.Вены вспухли, сгустилась слеза.С медной бритвой и бронзовым тазомв дверь стучится цирюльник, а заним – буран, и оконная рама,и ямщик в астраханской степи,равнодушная звёздная ямаи отцовское – шёпотом – спи.Спи – прейдёт не нашедшая крованемота, и на старости летнедопроизнесённое словопревратится в медлительный свет,и пустыня, бессонная рана,заживает – и время опятьговорящую глину Коранаонемелыми пальцами мять.
«…и даже этот чёрный вечер не повторится – лишь огнём…»
…и даже этот чёрный вечер не повторится – лишь огнёмгорит, когда сиротству нечем утешиться, пускай виномстакан наполнен, или бледной водой —закатный привкус медныйв вине мерещится, в воде – холодной, лживой. И нигдене встретиться. Смешон и краток наш бедный пир,но видит Бог —в могильной глине отпечаток любви, как клинопись, глубок.
«Заснёт мелодия, а нотам не до сна…»
Заснёт мелодия, а нотам не до сна.Их редкий строй молчит, не понимая,куда бежит волна, зачем она одна,когда уходит ключеваяречь к морю синему, где звуков кротких нет,где пахнет ветром и грозою,и утвердился в камне хищный следтриаса и палеозоя.Да и на чей положены алтарьнебесные тельцы и овны,кто учит нас осваивать, как встарь,чернофигурный синтаксис любовный?Так тело к старости становится трезвей,так человек поёт среди развалин,и в отсвете костра невесел всякий зверь,а волк особенно печален.