После Чернобыля. Том 1
Шрифт:
...Миновали смена за сменой. Наступила середина октября. Хочешь — не хочешь, а придется “сходить” и посмотреть.
Освинцованную кабину зацепили краном и подняли над четвертым блоком, Назвали эту кабину “Батискаф”. Из нее можно разговаривать по рации. Был в кабине и дозиметрист. Главному инженеру УС-605 Л.Л. Бочарову было поручено опуститься над этим развалом, чтобы, наконец, определить, что же делать дальше. Кабина была уже довольно потрепанной — подремонтировано днище, заменена дверь. В одном ее углу лежала на всякий случай бухта каната (если придется батискаф подтягивать — ведь его на ветру качает, словно маятник). Дозиметрист замерил фон в кабине и снаружи. Внутри — 20 миллирентген/час, а “на улице” — 20 рентген/час. Успокоился и сел в кабину: “Что-то дует”, — сказал он неожиданно —
Дозиметрист и второй “пассажир” В.М. Багрянский — заместитель главного инженера из проектного института — смотрели наружу в застекленное освинцованным 30-миллиметровым стеклом окно — не сорвало бы кабину с крюка, не задела бы по пути за какие-нибудь конструкции — ведь ничем же она не закреплена, не подстрахована, просто подхвачена краном и все... Поднялись на 70-метровую высоту.
— Зависли мы над четвертым блоком — я им и говорю: “Что вы все вниз смотрите? Взгляните, какая красота”, — а вдали сверкает в солнечных лучх город Припять — рассказывает Бочаров. Рядом речка синевой играет — невозможно не любоваться. В нее голубое небо смотрится... Вадим глянул и рассмеялся — действительно, здорово!.. А под ними-то — сущий ад...
Осмотрели развал и обнаружили у самой стены 2 больших прорыва. В них и уходил бетон. Его невозможно было увидеть из наблюдательного окна, которое проделано в стене третьего энергоблока, примыкающей к развалу.
Еще до начала этой войны с завалом в наблюдательное окошко посмотрел Б.Е. Щербина и сказал присутствовавшим там специалистам, что ничего у них с бетонированием не получится, потому что поверхность уж очень неровная и разнохарактерная. “Ищите, — сказал — альтернативный вариант”. Но строители не сдались: “Один участок завала победили — победим и второй”. Член Правительственной комиссии и начальник главка в Минсредмаше К.Н. Москвин предложил закрыть прораны гирляндами из мешков со свежим бетоном и веерами из швеллерных балок, бетонных свай и т.п. Это была прекрасная идея. Так и сделали.
Была осень. Рано темнело. Часто от земли поднимался туман. Все это мешало видеть не только воочию, но и с помощью установленных на блоке телевизионных установок. Потом на площадку все сыпали и сыпали щебенку. Казалось, что поверхность стала, наконец, ровной — это подтверждали и осмотры с батискафа, и с вертолета, и по телевизору из ближнего наблюдательного пункта в третьем блоке. Под основание новой опоры поставили новый, невысокий короб из щитов — опалубку. Ее называли в обиходе “песочницей”. Днище ее сделали сетчатое, а не сплошное, чтобы сетка гибко и надежно обволокла завал. А когда все элементы смонтировали, то обнаружили, что весь короб-опалубка не только перекосился, но небольшое количество бетона, уложенного для придания устойчивости этой конструкции, теперь не дает возможности даже оторвать ее от основания.
Что же теперь-то делать? Уродливое сооружение не позволяло никаких дальнейших строительных действий. Тогда и ее решили захоронить — заполнить доверху щебнем, рядом тоже насыпать щебень. И так создать огромную подушку под будущую новую опору. В итоге основание под опору получилось как бы трехэтажным.
К.Н. Москвин сменил на стройплощадке заместителя министра Минсредмаша по строительству Героя Социалистического труда А.Н. Усанова, на котором, тем не менее, по-прежнему лежала вся ответственность за выбор идей, за проектирование и возведение саркофага. Правильнее было бы сказать, что он сам эту ответственность с себя не снимал даже после того как в результате переоблучения он и В.И. Рудаков попали в печально известную “шестерку” — шестую Московскую клиническую больницу. Бочаров по телефону из Чернобыля рассказал ему, как монтировали “Мамонта”, словом, обо всех делах и планах. Втроем они все договоривались встретиться, уютно посидеть, но один из них оказывался в больнице. По-прежнему ни одно практическое решение не осуществлялось без ведома и одобрения Усанова. Да, он выполнил свою задачу. Но это потребовало огромного напряжения сил.
В.И. Рудаков умер в 1988 г.
А.Н. Усанов умер в 1994 г. Он пользовался колоссальным уважением всех, кто его знал.
На заседании Правительственной
— А будет? — засомневался Б.Е. Щербина.
Действительно, было в чем сомневаться. Очень уж крепким оказался орешек, который назывался просто опорой и действительно предназначался как опора под нормальную строительную балку.
Десятиметровая тумба-опора лежала на площадке, готовая к установке, а строители ее укорачивали, потому что поднялась гора щебня в ее основании. Но плотна ли гора? Ведь может случиться так, что на щебень установят эту тумбу — а она провалится или накренится... Надо посмотреть, потрогать щебень.
Это должен сделать только человек... Посмотреть поручили снова главному инженеру УС-605 Л.Л. Бочарову — собственными глазами. А для этого предстоит подняться с земли, с нулевой отметки до самого верха, но уже не на батискафе или вертолете, а внутри здания.
Гидом в этом путешествии группы специалистов ИАЭ стал Ю.В. Коба. Взяли с собой дозиметриста и операторов с видеокамерой.
Вошли в здание со стороны деаэраторной этажерки и побежали по коридору. Прибор показывал 20 рентген/час. Под ногами битые оконные стекла, скользко. Но нельзя останавливаться и тем более падать — на полу слой радиоактивной пыли. Добежали до лестничной клетки — а там всего 20 миллирентген/час — ведь шахта почти герметична. Спокойно поднялись на 24-ю отметку, передохнули и — опять по коридору.
Вот он, четвертый блок. По нему Бочаров еще не ходил, и это не придавало бодрости. Кругом абсолютно темно. Дорогу время от времени освещали фонариками.
— Ты посмотри, какой здесь фон, — говорит он Кобе.
— Нечего смотреть, все равно темно. Я скажу, когда надо бежать, — отвечает Коба. Он не раз проходил (если можно так выразиться — проходил) этими путями и прекрасно знал обстановку. Но с непривычки свежему человеку, конечно же, не по себе... Вот и конец коридора.
А тут еще под ногами выявились наплывы бетона — того самого бетона, который тек “неизвестно куда” с развала на крыше деаэраторной этажерки. Бетон образовал мощную неровную подушку на всем полу не только коридора, но и многих помещений. Подушка утолщалась, пока почти не соединилась с потолком, оставив менее чем полуметровый зазор. По такому коридору в темноте и “бежали”, согнувшись в три погибели, четверо отчаянных людей. Забегая чуть вперед скажу, что позже значительную часть бетона вырубили солдаты, чтобы проход стал “повыше”. Я видела его в 1989 г., но об этом — отдельный рассказ.
...Вот группа достигла предела коридора, и подушка оборвалась. Что за ней? Бездна? Следующий наплыв или, может быть, нормальный пол, но теперь оказывающийся как бы на глубине в несколько метров?
За обрывом оказался туалет. Обыкновенный тривиальный туалет, его тоже следовало пробежать. Двери не было, или она осталась открытой.
— Когда мы только начали свой путь, осознавая, что пойдем уже внутри саркофага, это было ново. Мы, строители УС-605, привыкли относиться к бэрам с уважением, — рассказывает Лев Леонидович. — Каждый раз, посылая людей в суровые условия, вычисляли, сколько минут, секунд им можно там находиться. А здесь — полная неопределенность. Да к тому же наш гид вроде бравировал своей смелостью, шел порой чуть ли не вразвалочку, будто у себя дома. Своим дочерям я говорю, что главная победа человека — это победа над самим собой. И на фронте людям страшно, хотя они и не показывают этого, скрывают страх перед бывалыми воинами. Потом перебарывают себя и сами становятся раскованными и приобретают моральное право наблюдать за новичками. Когда я во второй раз отправился тем же путем по лабиринтам разрушенного блока вместе с главным инженером проекта саркофага Лешей Бицким, простите, Алексеем Андреевичем, тоже подобно Кобе, чувствовал себя вполне спокойно и посматривал на Лешу с интересом, как бы на себя, прежнего. А он, вроде меня, преодолел свой страх, но выскочил из здания возбужденным и радостным — тоже как я в первый момент.