После нас хоть потоп
Шрифт:
Юлий сунул телефон в карман, сделал пару глубоких затяжек. Артур никуда не денется.
Он огляделся, пытаясь сообразить, в какой части города находится. В Берлине с этим было просто: история города наложила на архитектуру неизгладимый отпечаток. Отличить восточную часть от западной не составляло труда.
Мрачные однотипные шестиэтажки, огромные проспекты, ряды одинаковых грязных окон. Юлий скривился. Он всей душой ненавидел это и недаром старался реже появляться в Польше, а больше в Питере. Здесь он тоже точно не станет жить.
Было около полудня, так что
Пришло сообщение о том, что в квартире, которую он поспешно снял, пока ожидал свой рейс, все готово для заселения: ключ в ящике, код такой-то. Курить и шуметь запрещено. Юлий усмехнулся: на его памяти не было жилья, где бы он выходил на перекур дальше балкона. Этому его, кстати говоря, тоже научил Дима, который смолил в кровати, не парясь ни о комфорте, ни о приличиях.
Дима…
Юлий знал, что уже находится в районе его студии. Понимал это по тому, как изменилась архитектура, как на улицах стало больше кафе, баров, людей. Он мог бы открыть скаченную в телефон карту города и выбрать маршрут, но все еще малодушно не делал этого. Он взял кофе на вынос, посидел на скамейке какой-то полупешеходной аллеи, поглазел на видневшуюся здесь телевизионную вышку. Дождь прекратился, тучи разошлись. Все вокруг вроде как повеселело.
Юлий упрямо не доставал телефон, чтобы свериться с адресом, старался не смотреть на названия улиц и указатели. Подспудно оттягивал момент встречи, несмотря на то, что прилетел специально за этим.
Артур был прав: Юлий понятия не имел, что собирается сказать Диме. Он сам ушел, забыл и закопал их общее бурное прошлое. Он неплохо жил все эти годы, полные свободы, событий, людей и городов. Юлий не любил Берлин, но, перемещаясь сейчас по его улицам, с удивлением отмечал про себя, что Диме подходит это место. У Берлина было дерзкое, сильное лицо, таящее в себе скрытую угрозу, которая сейчас в общем-то была не видна, но тень которой присутствовала в самом воздухе города. Эмигранты, немцы, подозрительно глядящие друг на друга прохожие, зажатые, дерганные, не похожие на расслабленных ленивцев из южно-европейских городов. У до этого безликого для Юлий города теперь появилось лицо – Димино.
Дима совершенно не изменился. Юлий поразился этому, глядя на мутную фотку Андрея. Он не растолстел, как стало со многими, не облысел, поскольку всегда ходил с очень короткой, почти под ноль стрижкой. Он обзавелся татуировками (попавшая на фото рука в черной перчатке была сплошь покрыта рисунками), скорее всего – новыми морщинами, и наверняка – собственной историей. Это поражало больше всего.
Все это время Юлию отчего-то казалось, что это именно он несется по жизни вскачь, меняя работы, города и страны. Партнеров. Он наслаждался бурлением своей жизни, что так хорошо соответствовало его неуемной натуре. При этом при мысли о Диме в голове возникала все та же каморка в общаге или съемная однушка в Питере – обязательно без свежего ремонта и со старыми окнами. Почему-то казалось, что, покинув Диму, Юлий будто поставил его жизнь
Оказалось, что это не так. Уже вечером, выбирая рейс на Берлин, Юлий запоздало вспомнил, что Дима упоминал, что стал вернувшимся эмигрантом. Смешно сказать, но Юлий даже не знал, почему и когда тот вернулся в Россию. И даже не поинтересовался – откуда.
Дима знал немецкий и английский, но это ни о чем не говорило. И тогда это было неважно. Тогда они жили здесь и сейчас, отчаянно любили друг друга и пытались строить какие-то отношения вопреки всему миру, который был против. Так казалось тогда Юлию. Потом оказалось, что единственный, кто был на самом деле против – это он сам.
Дима вернулся в Европу, его жизнь не закончилась с уходом Юлия. И вот уже сам Юлий, так ценивший вырванную из чужих сильных рук свою свободу, оказался здесь в поисках чего-то, оставленного много лет назад в другом городе и в другой жизни.
Он смотрел на свое отражение в окнах кафе и витринах магазинов. Силуэт расплывался, как и его мысли, не способные собраться в какой-то более-менее стройный поток. В голове мелькали эпизоды из прошлого, некоторые из которых он не был уверен, что действительно случались с ним. Прошло слишком много лет.
Дима стоял, прислонившись к стене, и курил у дверей тату-студии. Юлий заметил его настолько неожиданно для себя, что в первый момент просто отметил это как один из фактов, из разряда: дождь прекратился, загорелся красный свет светофора, Дима курит на другой стороне. В следующий момент Юлий застыл, понимая, что вот сейчас это случится.
Или нет.
Можно пройти мимо, не переходя узкую улицу, нацепить на голову капюшон куртки, свернуть за угол и больше никогда не появляться в Берлине. Можно вычеркнуть из своей жизни эту историю в этот раз навсегда. Вернуться в Польшу, сказать Артуру, что тот был прав. Может быть найти себе парня или какую-то работу, которая увлечет его. Купить билет до Питера, встретиться со старыми друзьями.
Дима смотрел прямо на него. Юлий не был уверен в том, видит ли тот его, узнает ли. Загорелся зеленый. Юлий шагнул с тротуара.
Он узнал, что такое «вся жизнь перед глазами» за эти десять секунд перехода. Сомнений не оставалось – Дима смотрел на него. Он узнал.
Юлий перешел дорогу и теперь между ними было около двух метров. Стоило бы подойти поближе, но Юлий неожиданно осознал, что «не знаю, что сказать» плохо работает в реальной жизни. Все его красноречие и способность к импровизации улетучились под внимательным взглядом знакомых глаз.
– Муркель, – проговорил с усмешкой Дима, нарушая молчание. – Какой сюрприз! Нашел меня все-таки.
У него был все тот же голос, та же манера произносить гласные, тот же пронзительный взгляд, не дающий уйти от него, пригвождающий к месту. Юлий покрылся мурашками, сунул руки в карманы куртки, поджал губы. Он все еще не знал, что сказать или сделать.
Дима спокойно докурил сигарету, потушил о пепельницу у входа. Окинул Юлия цепким взглядом, дернул бровью и распахнул дверь студии.