После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии
Шрифт:
Днем 30 апреля 1971 года Ян и Хольгер пришли с толстой пачкой «Концепции городской партизанской войны». Символ RAF — три буквы над пулеметом — выделялся, а текст был напечатан на бумаге хорошего качества. Мне это очень понравилось. Оба они светились от гордости и радости. Ян сказал мне, что газета должна была быть распространена на демонстрации первого мая на следующий день. «Как ты думаешь, ты сможешь разложить пачку в универе так, чтобы никто тебя не увидел? Ты должен любой ценой избежать того, чтобы на них остались твои отпечатки пальцев. Лучше всего было бы взять их завернутыми в газету, а потом, когда вы их положите, аккуратно убрать газету. Другие будут раздавать их в разных местах одновременно. Все должно происходить в одно и то же время, чтобы никто не был пойман. Ты должен разложить их в нужный момент — ни минутой раньше, ни минутой позже».
Я продолжал ходить в СПК, на рабочие группы, участвовать в дискуссиях и предлагать свою поддержку против предстоящего запрета СПК. Я участвовал в ночных дежурствах, которые были призваны предотвратить внезапную эвакуацию милицией. Ночами напролет мы обсуждали империалистическую систему и ее разрушительные последствия. Я узнал, что американские войска участвовали в жестокой войне не только во Вьетнаме, потому что считали, что имеют право решать, что должны думать другие народы и как им жить. История интервенций США по всему миру была длинной, о которой я до сих пор почти не имел представления. Почему я так мало знал об этом? Почему против нее было так мало сопротивления? Чтобы оправдать марш 30 000 американских солдат в Доминиканскую Республику, президент США Джонсон заявил: «Мы не можем и не допустим создания еще одного коммунистического правительства в Западном полушарии». Они всегда тянули со словом демократия, но когда дело касалось их экономических и политических интересов, они появлялись с бомбами, танками и палачами. Я заметил, как во мне поднимается ненависть и ярость: Мне лгали всю мою жизнь. Теперь мне открывались причины и контекст исторических событий, и я хотел что-то с этим сделать.
Черпать силы для борьбы из страданий — это было то, с чем я мог себя отождествить. Поднять свое одиночество и отчаяние, как камень, и бросить его против первопричин. Причина лежала в капиталистическом обществе. Мы считали болезнь центральным определением революционных идей: «Превратить болезнь в оружие!» — таков был лозунг СПК. На одной демонстрации в центре Гейдельберга против войны во Вьетнаме и вторжения американских войск в Камбоджу ораторы один за другим говорили о ситуации во Вьетнаме, борьбе Вьетконга и преступлениях американских войск, когда я вдруг схватил микрофон и крикнул: «А что с нашей борьбой здесь, дома? Почему вы всегда говорите о других, а не о революции здесь, в Европе?». Язык, который мы использовали в наших брошюрах, становился все более радикальным. Революция должна произойти сегодня, и любой, кто этого не понимает, — идиот или эксплуататор. Мы презирали всех тех левых, кто смотрел на вещи не так, как мы.
Благодаря СПК и РАФ я за короткий промежуток времени познакомился с совершенно другой жизнью. О многом я не мог говорить, чтобы не подвергать никого риску. Андреас, Гудрун, Ульр и Хольгер предупреждали меня, когда им казалось, что я недостаточно осторожен. Они были самыми востребованными «преступниками» в Западной Германии и уже несколько недель пользовались моей квартирой. Никому больше не разрешалось навещать меня дома, потому что я никогда не знал, появятся ли они и когда. Я должна была с подозрением относиться к каждому новому встречному и, по возможности, никому не говорить, как меня зовут и где я живу. Я отдалилась от своего хозяина, через окно которого мне приходилось проходить, чтобы попасть в свою квартиру. Мне было трудно придерживаться этих мер предосторожности, я чувствовала, что они ограничивают мою свободу. Однако я видела необходимость в них и придерживалась правил.
Не только Габи, но и другие люди, знавшие меня, замечали, что со мной происходит. Одна университетская подруга, которая мне очень нравилась, однажды удивила меня предложением выйти замуж: «Давай поженимся, вместе закончим учебу, а потом заведем детей». Это было именно то, чего я не хотела, и после того, как он высказал свои три желания,
У меня было не так много времени, чтобы все обдумать. Внезапно все накалилось, и события приобрели свой собственный импульс. В конце июня 1971 года произошла перестрелка с полицией на участке леса недалеко от Гейдельберга. Несколько членов СПК были арестованы.
Мы организовали наше последнее собрание, на котором призвали к вооруженной борьбе. Арест примерно восьми членов СПК мы расценили как произвольный акт возмездия со стороны полиции и, чтобы показать, как мы к этому относимся, некоторые из нас вырвали фотографии из наших удостоверений личности и заменили их фотографиями Че или Хо Ши Мина. Мы кричали: «Малер, Майнхоф, Баадер — это наши кадры!» и использовали это событие для призыва к созданию нелегальных структур. Мы читали вслух из «Городского партизана» РАФ: «Классовый анализ, который нам нужен, невозможен без революционной практики, без революционной инициативы». Мы выкрикивали эти лозунги в университетской аудитории, не имея никакого реального представления о том, что мы пропагандируем. Процесс радикализации в СПК происходил чрезвычайно быстро. Наша готовность действовать, наша убежденность в том, что политическое не может быть отделено от личного, нашли свое прямое выражение в лозунгах: «Уничтожайте то, что уничтожает вас» или «Бросайте камни из почек в банки!»6.
В июле прошла вторая волна арестов. СПК был вынужден распуститься. Перед моей квартирой внезапно появилась полицейская машина наблюдения. Мои друзья из РАФ уже взяли у меня отпуск за несколько дней до перестрелки.
Я пересмотрела свои возможности. Завершать учебу не имело смысла. СПК распался, люди, которые мне нравились, либо ушли в подполье, либо были арестованы. То же самое могло случиться и со мной, если бы выяснилось, что я снимал квартиру в Гамбурге для RAF. Если бы полиция проверила мои документы, то обнаружила бы, что в удостоверении личности я указал второе место жительства. Я не хотел просто торчать в своей квартире и ждать, пока меня арестуют.
Я попрощалась со своим прошлым, родителями, друзьями, своей прежней жизнью. Теперь у меня был только RAF.
Я пришла к Бернду и сказал ему, что хочу сжечь все мосты с моей прежней жизнью и что я хочу вступить в RAF. С некоторой неуверенностью, но все же уважая мое решение, он попытался удержать меня: «А ты не боишься? Есть и другие возможности что-то сделать. Если копы узнают о квартире в Гамбурге, ты получишь несколько месяцев в завязке». Это дерьмово, без сомнения, но разве ты не понимаешь, что случится, если ты пойдешь другим путем? Перестрелки, аресты, сядешь надолго. Ты этого хочешь?» Боишься? В отличие от него, у меня не было страха. Наоборот, я чувствовал себя сильным, что было для меня ранее неведомо.
Я поговорил с Габи. Мы договорились, что она постепенно и незаметно вывезет все из моей квартиры. В какой-то момент она скажет хозяину, что со мной произошел несчастный случай и я больше не вернусь. Мы с Габи сожгли в туалете все мои фотографии, личные вещи и письма. Я знала, куда теперь ведет меня моя жизнь: в Гамбург и квартира на Мексикоринге.
Уход в подполье
В тот же день Хольгер Майнс пришел в квартиру на Мексикоринге. RAF уже некоторое время не использовали ее. Товарищи не были уверены, что меня может проверить полиция и арестовать. В связи с этим они собирались освободить квартиру.
<