После полуночи

Карлайл Лиз

К его чести, Ротуэлл не стал ни уклоняться, ни колебаться.

— Не имеет большого значения, угождаешь ли ты мне или люблю ли я тебя, Мартиника. — Его голос был угрожающе спокойным. — Точно так же мало значит то, что ты думаешь обо мне. Любовь не имеет ни малейшего отношения к жизни. Мне выпала задача обеспечить твою безопасность, и я сделал все, что было в моих силах.

Ее безопасность? Такой странный выбор слов.

— Но почему меня отослали прочь, милорд? — снова спросила девушка. — Неужели вы настолько

сильно ненавидели меня, что не смогли выносить моего вида? Умоляю, говорите прямо, сэр, потому что эти слова уже не ранят меня. Если я собираюсь продолжать жить, что сначала должна попытаться понять прошлое.

При этих словах его лицо, казалось, смягчилось, но не до доброты или хотя бы до симпатии, а до почти неоценимой усталости. И в первый раз Мартиника задумалась, чего это опекунство стоило ему.

— Никто не хотел бы понять прошлое больше меня, Мартиника, — тихо проговорил Ротуэлл. — После смерти твоего отчима мне выпало разобраться с делами и делать то, что я считал лучшим. И я сделал именно это. Я нашел тебе место в одной из самых знаменитых школ в мире. Я внимательно следил за твоими академическими успехами и твоим благополучием. Я оплачивал все твои расходы до последнего пенни и обеспечивал тебя всевозможной роскошью. Что сверх этого ты хотела от меня?

— Но почему вы заставили меня уехать из единственного дома, который я когда-либо знала, милорд? — настаивала девушка. — Зачем отсылать меня за тысячу миль, когда я могла бы остаться с вами и Ксантией? И почему в Англию? Неужели вы не понимали, что для меня это чужая страна? Это не мой дом, Ротуэлл. Это ваш дом. Но не мой.

— Не могло быть и речи о том, чтобы тебе остаться на Барбадосе. — Эти слова казались категоричными и холодными. — И эта ситуация не изменилась.

Мартиника была непоколебима.

— Почему, сэр? Я требую объяснений.

Она наблюдала, как побелели костяшки его пальцев, и поняла, что перо в его руке вот-вот сломается.

— Ты требуешь? — Его губы искривились в презрительной усмешке. — Ради Бога, Мартиника, ты ведь не имеешь понятия, на что похож Барбадос сейчас? Там небезопасно для любого белого рабовладельца — и тем более для кого-то вроде тебя.

— Кого-то… вроде меня, — эхом откликнулась Мартиника. — Вы имеете в виду, смешанной крови?

— Именно это я и имею в виду, — отрезал Ротуэлл. — Со времени мятежа в воздухе носится закипающее недовольство, и ситуация становится только хуже. Плантаторы подозревают своих рабов, и совершенно обоснованно. Рабы не доверяют хозяевам — и по еще более разумной причине. А такие люди, как ты, оказываются между двух огней. Мартиника, ты красивая юная женщина — очень, очень богатая и красивая юная женщина смешанной крови и неясного происхождения. Неужели ты полагаешь, что ярые сторонники приличий среди белой аристократии будут этому рады? А рабы, как ты считаешь, неужели они будут довольны больше? Твоя мать

никогда не делала секрета из своего происхождения, хотя теперь я считаю, что ей следовало это сделать, ради всех нас.

— Но… но ее смерть — это несчастный случай, не так ли? — прошептала Мартиника. — Мятежники подожгли тростниковые поля. Не так ли?

Ротуэлл заметно помрачнел.

— В свое время мы считали, что это маловероятно, — ответил он. — Этот экипаж, который попал в ловушку, словно крыса, посреди горящего тростникового поля — и при этом никаких подобных пожаров не было в радиусе нескольких миль. Мятеж мог стать всего лишь удобным предлогом.

На некоторое время в комнате воцарилась тишина.

— Вы… вы думаете, что это был кто-то другой, — тихо произнесла девушка. — И что это не было несчастным случаем.

— Я не знаю, — резко ответил Ротуэлл. — Я, черт возьми, сделал все, что в пределах возможного, чтобы узнать правду, но мало что выяснил. И когда я понял, что не могу быть уверенным, Мартиника, я отослал тебя прочь.

— Это правда, что многие плантаторы никогда не любили маман. — Голос Мартиники сделался хриплым. — Их жены никогда не приглашали ее в свое общество. Всем казалось, что она вышла замуж намного выше, чем позволяло ее социальное положение и происхождение. Я чувствовала это.

— Среди высшего слоя плантаторов многое не одобряется, — признал Ротуэлл. — В обществе очень много ограниченных людей, Мартиника, и тебе стоит хорошо запомнить это. Мы боялись за твою безопасность. Тебе предстояло унаследовать все богатство Люка, за исключением титула барона здесь, в Англии.

— MonDieu! — Эта мысль ужаснула ее.

Ротуэлл бросил перо на стол, словно оно внушало ему отвращение.

— С другой стороны, точно так же вероятно, что кто-то хотел видеть мертвым меня.

— Вас, милорд? Почему?

Он криво улыбнулся ей.

— Я умею заводить себе врагов, — ответил барон. — И предполагалось, что той ночью в экипаже буду я, а не мой брат. Но — что ж, скажем коротко, я был не в состоянии посещать званый обед. Впрочем, возможно, это на самом деле были мятежники. Может быть, они завидовали твоей матери и не желали ей добра. Или, может быть, они даже не хотели, чтобы экипаж попал в ловушку или кто-то погиб. Мы никогда не узнаем. Вот почему я не хочу, чтобы ты возвращалась на остров.

— Я… я понимаю.

Но Ротуэлл уже ушел в себя и его подбородок приобрел знакомые суровые очертания. Мартиника могла ощущать, что опекун сожалеет о своей откровенности. Он всегда держал свои мысли при себе, и маловероятно, что это когда-либо изменится. Тем не менее, она узнала правду — или часть ее. Девушка не была настолько глупой, чтобы поверить в то, что когда-нибудь она полностью узнает историю Ротуэлла.

Мартиника оставила его задумчиво смотреть в холодный кофе, и не закрыла за собой дверь библиотеки, когда вышла. Она даже не была уверена, понял ли опекун, что она ушла.