После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Ободовская Ирина Михайловна

Первое время Александра Николаевна, видимо, с удово­льствием бывала в обществе и танцевала на балах. «Мадему­азель Александрина всю масленицу танцевала, — пишет бра­ту в недатированном письме Наталья Николаевна. — Она произвела большое впечатление, очень веселилась и пре­красна как день».

Вечерами сестры часто бывали у тетушки Местр, жив­шей, как мы уже говорили, этажом выше.

19 сентября 1839 года Ксавье де Местр писал князю Д. И. Долгорукову: «Вечера мы проводим в семейном кругу. Часто две племянницы моей жены — г-жа Пушкина и ее сест­ра приходят дополнить наше небольшое общество. Первая из них, вдова знаменитого поэта, очень красивая женщина, а сестра ее, хотя и не так одарена природою, однако

тоже весьма хороша».

Это очень интересное замечание о внешности Александ­ры Николаевны, которую почему-то было принято считать некрасивой. Мнение Местра как художника безусловно за­служивает внимания.

Ну а Аркадий Россет? В письмах Александры Николаев­ны он никак не упоминается, но они, вероятно, встречались в обществе, главным образом у Карамзиных и Валуевых, где она часто бывала и одна, без Натальи Николаевны. В 1841 году, когда Пушкина с детьми и Александра Николаевна бы­ли в Михайловском, Вяземский писал им туда:

«13 июня 1841

...Вчера всевозможные Петры обедали у Валуевых... Хо­тя Россетый и не Петр, но все-таки считаю не излишним до­ложить, что и он изволил кушать и даже выпил одну рюмку шампанского, задумавшись с глазами навыкате, и произнес какое-то слово вполголоса. Мне послышалось: Александ... Впрочем, удостоверить не могу».

«9 июля 1841

...Аркадий Осипович Россети очень был тронут нежным воспоминанием одной персоны (тут другая из вышереченных сестриц изволила затянуться пахитоской и сказать: как он мил, этот Аркаша!)»

Вяземский пишет в свойственной ему развязно-шутли­вой манере и потому трудно сказать определенно, продол­жалось ли ухаживание Россета или уже все было кончено? Полагаем, что за два года, прошедшие со времени возвра­щения Александры Николаевны в Петербург, Россет имел возможность объясниться окончательно, но он этого не сделал. Вначале Александра Николаевна, возможно, надея­лась, что ее новое положение фрейлины будет импониро­вать Россету. К тому же после двухлетнего пребывания в де­ревне она, несомненно, расцвела, похорошела (недаром са­ма о себе говорила: «Я в высшей степени блистательна»). Но... видимо, прежнее чувство Россета уже не вернулось, и отношение его было только дружественным, с легким от­тенком ухаживания. Для нас в данном случае важно, что строки Вяземского являются подтверждением слов Ната­льи Николаевны о когда-то бывшем увлечении Россета ее сестрой.

Несколько писем Александры Николаевны касаются, в основном, бесконечных просьб о деньгах, мы их здесь опус­каем. Выезды и туалеты требовали больших средств, одно придворное платье стоило 1400 рублей. Екатерина Иванов­на подарила ей отрез бархата стоимостью 500 рублей, но его надо было вышить, очевидно, золотыми нитками, и не­хватало еще 900 рублей. Иногда нужда чувствовалась осо­бенно остро. «Писать все подробно было бы слишком дол­го, - жалуется Александра Николаевна, — но в конце концов я буду вынуждена ходить в костюме Евы. Мне стыдно перед прачкой, которая насмехается над моим бельем. Вот до чего я дошла». Но сестры делились друг с другом последней ко­пейкой, об этом говорится не раз в их письмах. «Положение Саши еще более критическое, чем мое, — писала Наталья Николаевна в 1843 году, — и совершенно в порядке вещей, что я ей отдавала все, что мы получали от тебя. Таким обра­зом, с июля 42 по июль 43 я не получала ни копейки из тех денег, что ты нам присылал. Сумма довольно круглая, дости­гающая 1500 рублей; ты понимаешь, какой помощью она бы­ла бы мне сейчас».

В 1842 году Александра Николаевна шутливо писала бра­ту из Михайловского: «Не подумай, любезный братец, что, очутившись в деревне, наслаждаясь прекрасной природой, вдыхая свежий воздух, и даже необыкновенно свежий

воздух полей, — что я когда-либо могла забыть о тебе. Нет, твой об­раз, в окладе из золота и ассигнаций, всегда там, в моем сер­дце. Во сне, наяву, я тебя вижу и слышу; не правда ли, как приятно быть любимым подобным образом, разве это не трогает твоего сердца? Но в холодной и нечувствительной душе, держу пари, мой призыв не найдет отклика. Ну, в кон­це концов, да будет воля Божия»

Постоянная задержка с деньгами приводила в отчаяние Александру Николаевну, она часто писала брату резкие и раздраженно-иронические письма, но тем не менее она лю­била его, и всякое проявление теплых чувств с его стороны трогало ее до глубины души.

«8 ноября (1840 или 1841 г.)

Как только я получила твое письмо, дорогой, добрейший друг Дмитрий, я поспешила исполнить твое поручение и се­годня утром послала тебе материю, и очень счастлива, что могла оказать эту небольшую услугу тебе и твоей жене. Я очень огорчена, узнав, что она по-прежнему больна, наде­юсь, однако, что ее недомогание продлится недолго и сей­час она уже здорова.

Мы должны поблагодарить тебя, любезный брат, за две приятные недели, что ты дал нам возможность провести с тобой. Не могу тебе сказать, какую пустоту мы почувство­вали после твоего отъезда. Первые дни, когда мы расста­лись с тобой, мы бродили как неприкаянные, и с каким-то ужасом я входила в комнату, где ты жил. Мне так хочется, чтобы твои дела заставили тебя еще раз приехать в Петербург, и тогда ты хоть немного продлил бы пребывание здесь.

Я так счастлива, что могу не употреблять слово «деньги» в моем послании и не думать о них некоторое время. Ты пи­шешь, что до января месяца не ждешь от нас писем. Возмож­но, что наша возлюбленная сестрица лень и помешала бы нам сделать это, но твое нежное, сердечное письмо так ме­ня тронуло, что вот результат. Мы иногда бываем обе, и Та­ша и я, в таком тоскливом настроении, что малейшее прояв­ление интереса к нам со стороны близких так живо чувству­ется: поверь мне, ты имеешь дело не с неблагодарными сер­дцами.

Образ жизни наш все тот же: вечера проводим постоян­но наверху или бываем у Мари Валуевой, или Карамзиных. Завтра, однако, я иду на первый бал, что дают при дворе. Признаюсь тебе, это меня не очень радует, я так отвыкла от света, что мне ужасно не хочется туда идти. Просто гру­стно и только. Весь верхний этаж благодарит тебя за память и шлет тысячу приветов. Ты не забыл, дорогой брат, послать одеколон Нине, она уже получила его? У нас уже три дня как установилась настоящая зима и даже очень холодно.

Как нашел ты своих мальчуганов, были ли они рады тебя увидеть? Доволен ли Митя своим костюмчиком?

Прощай, дорогой и добрый брат, целую тебя так же нежно, как и люблю, а также твою жену и племянников. Таша нежно тебя целует, она напишет тебе в другой раз, сейчас она в самом мрачном расположении духа».

По этому письму чувствуется, как рады были Наталья Николаевна и Александра Николаевна приезду брата. И не только, вернее, не столько потому, что он уплатил их долги и, очевидно, оставил еще какую-то сумму, но им действите­льно очень не хватало его теплых родственных чувств, на которые они так живо откликнулись. И на Дмитрия Никола­евича, очевидно, встреча с сестрами, трудное положение двух одиноких женщин с большой семьей произвела впечат­ление, и он по возвращении тотчас же написал им нежное, сердечное письмо, что, вероятно, было не в его обычаях... Дмитрий Николаевич пробыл в Петербурге две недели. Он ездил с сестрами в театр, бывал с ними у тетушки Загряж­ской, у Андрея Муравьева, но нельзя не отметить, что, когда сестры однажды собрались вечером поехать к Карамзиным, Дмитрий Николаевич остался дома. Его не пригласили или он не захотел поехать?..