После «Структуры научных революций»

Кун Томас

Я сумел сформулировать это достаточно убедительно лишь совсем недавно. Однако за эти три года пребывания в обществе я начал находить свой путь в области философии науки, а также делал кое-что еще, что, как я считал, должен был делать.

Кажется, вчера я говорил о том, что до поступления в Гарвард у меня было немного друзей, я был нервным, порывистым молодым человеком. Мои родители, в частности моя мать, беспокоились по этому поводу. Я не ходил на свидания, у меня почти не было отношений с девушками. Частично это объяснялось тем, что я рос среди мальчиков.

В итоге меня уговорили сходить к психоаналитику. В те годы, когда я находился в Гарварде, психоаналитик вызвал во мне отвращение, поскольку, как мне представляется, он вел себя со мной безответственно.

Я уже прочел «Психопатологию повседневной жизни» Фрейда. Мне не понравились теоретические категории, которыми он оперировал, и я чувствовал, что ко мне они не имеют отношения. Техника понимания человека, позволяющая ему понять самого себя, сама по себе интересна как некая игра. Однако я не уверен, что она имела реальный лечебный эффект. Думаю, хотя едва ли смогу документально подтвердить, что мои способности как историка в значительной мере обусловлены моим опытом в области психоанализа. «Влезть в головы других людей» – вот что я повторял тогда и повторяю сейчас. И в этом смысле я многим обязан психоанализу. Очень жаль, что он заработал себе плохую репутацию, хотя, мне кажется, вполне заслуженно. Тем не менее оказалось забытым обстоятельство, что психоанализ – своего рода искусство, представляющее громадный интеллектуальный интерес.

Визиты к психоаналитику начались задолго до того, как я вступил в научное общество. Они прекратились, когда произошли два события: я женился и мой психоаналитик уехал из города. Как раз в это время я закончил диссертацию, которую на машинке перепечатала моя жена. Мы женаты вот уже около тридцати лет, у нас трое детей, доставивших мне огромное счастье.

Думаю, я ничего не сделал, когда состоял членом научного общества, я в основном читал. В первый год меня мучила необходимость закончить диссертацию. На втором году я не был ничем загружен. А затем, на третьем году, Конант решил прекратить чтение своего курса и пригласил вместо себя Леонарда Нэша, химика и знаменитого преподавателя.

До этого я не был знаком с Нэшем. Он отнесся ко мне доброжелательно, и я не смог бы отказаться работать с ним, но поскольку знал, что в следующем году у меня будет очень мало времени, мы с женой решили отправиться в Европу. Это было обычным делом для членов общества – проводить последний год в Европе для своих исследований. Мы отправились на два месяца, чтобы пообщаться с зарубежными коллегами. Я не вполне был готов к этим встречам, потому что еще не очень хорошо изучил историю науки. Мы побывали в Англии и во Франции. Не думаю, что мы ездили куда-то еще.

К. Г а в р о г л у: Позвольте спросить вас вот о чем. Вы говорили, что хотя вас притягивала философия, вы вступили в научное общество и стали заниматься историей науки. Отчасти это было связано с курсом лекций, в котором вы принимали участие, но только ли с этим?

Т. К у н: Я хотел заниматься философией сразу после возвращения с войны и поступления в аспирантуру. Но мне нужно было изучить философию, которую читали на последнем курсе. Этого я не хотел, и правильно, поскольку мне пришлось бы изучать то, что было бы мне полезно как философу, но сделало бы из меня философа совершенно иного типа. Поэтому я решил заниматься историей науки. Мне казалось, в этой области есть важные философские проблемы. Но сначала мне надо было лучше изучить историю, зарекомендовать себя профессиональным историком и лишь после этого раскрыть свой секрет.

К. Г а в р о г л у: А каковы были ваши отношения с факультетом истории науки Гарварда, который пользовался известностью?

Т. К у н: Не было никаких отношений. В Гарварде в это время не было факультета истории науки.

К. Г а в р о г л у: А как же Сартон и его группа?

Т. К у н: В действительности не существовало никакой группы. Я думаю, Сартон отпугивал тех, кто хотел учиться у него. Он им говорил: «Конечно, но вы должны сначала изучить арабский язык, латинский, греческий» и так далее, и очень немногие отваживались на это.

К. Г авроглу: А почему вы не присоединились к Сартону, ведь вы же хотели изучать историю науки?

Т. К у н: Меня привлекала та сторона истории науки, которая Сартона не интересовала. Тогда я еще не смог бы ясно выразить, что именно меня не устраивало, и я признаю: в каком-то

важном смысле Сартон был великим. Однако в истории он был вигом и рассматривал науку как величайшее достижение человечества и образец для всех других сфер жизни. Я же не считал науку величайшим человеческим достижением и рассматривал ее в ряду других достижений. Я мог получить какой-то материал у Сартона, но не получил бы от него того, что меня интересовало. Любой человек, который хотел получить в то время ученую степень по истории науки, должен был идти к Сартону и следовать его указаниям (никаких общих программ не было, а это меня не устраивало). Смотрите, когда я на короткое время присоединился к Обществу истории науки, в Соединенных Штатах было меньше полудюжины людей, которые могли преподавать историю науки. Конечно, были те, что преподавали ее на том или ином научном факультете. Однако то, что они преподавали, очень часто не было историей науки, по крайней мере, с моей точки зрения, это был учебник истории. Я говорил иногда, что некоторые самые сложные проблемы, с которыми я сталкивался в своей деятельности, были связаны с учеными, которые думали, будто интересуются историей.

А. Б а л т а с: В «Структуре» есть такая фраза: «Если рассматривать историю как нечто большее, чем хранилище анекдотов и хронологий…» Не могли бы вы прокомментировать ее?

Т. К у н: Хорошо. Конечно, анекдоты и хронологии создавались как людьми, которые не были учеными, так и самими учеными. Но материал, на который я покушался, был частью идеологии ученых. Сейчас я говорю вещи, которые осознавал лишь постепенно и в течение многих лет.

Мои отношения с учеными (до выхода в свет книжки о Планке [215] ), за некоторыми исключениями, складывались хорошо. И многие из них, включая физиков, очень тепло встретили «Структуру научных революций». Конечно, не так уж много ученых ее читало. Я хочу сказать, что если вы идете к ученым и математикам, то вполне можете получить свою степень бакалавра, не имея представления о «Структуре научных революций». Но если вы идете в любую другую область, вы должны хотя бы раз ее прочитать. Это, конечно, не вполне то, чего я хотел бы.

К. Г а в р о г л у: Вы сказали, что большое значение для вас имело чтение Мертона.

Т. К у н: Я говорил здесь о Пиаже – вот это было важно. Было еще несколько столь же существенных работ… Мне кажется, в книге Рейхенбаха «Эксперимент и предсказание» [216] я встретил ссылку на книгу «Возникновение и развитие научного факта» [217] . Я подумал: «Боже мой, неужели кто-то написал книгу с таким названием? Я должен прочитать ее!» Хорошо, « возникновение» еще можно понять, но что такое « развитие» факта? Не думаю, что я многому научился из этой книги. Я мог бы извлечь из нее больше, если бы не осложнение немецко-польских отношений. Однако чтение этой книги дало мне мощный стимул. Оказывается, ее автор в некоторых отношениях мыслил так же, как и я, рассматривал исторический материал приблизительно так же, как и я. Но я не был согласен с его «коллективным мышлением». Ясно, что речь шла о группе, о коллективе, однако модель Флека говорила об индивидуальном мышлении. Поэтому я не мог воспользоваться ею. Знакомство с этой книгой было для меня чрезвычайно важно, поскольку я увидел, что не одинок, что кто-то еще мыслит аналогичным образом.

К. Г а в р о г л у: Поддерживали ли вы какие-нибудь связи с другими историками науки? Я имею в виду как европейских, так и американских.

Т. К у н: Когда я состоял в научном обществе, то, кроме его членов, больше никого не знал. Я встретил Сартона, я знал Бернарда Коэна. Бернард сделал много хорошего для истории науки, однако он не рассматривал развитие науки так, как это делал я.

На третьем году я вместе с Нэшем начал читать общеобразовательный курс лекций «Наука для неспециалистов». Это был странный опыт, и кое-что из случившегося в том году изменило мое умонастроение. Собрались какие-то люди, когда Конант объявлял об этом курсе, которые хотели просто послушать, что скажет ректор университета. Не помню, но едва ли они преисполнились уважения к этому курсу. Для них важно было слушать очень яркого человека, хотя сомневаюсь, что он их интеллектуально затронул.