После войны

Брук Ридиан

– Ты давно здесь живешь? – спросила Фрида, проходя за ним в дом.

– Нет, не очень.

Повсюду лежали восточные коврики и подушки. Альберт набросил на кресло тяжелый килим, сел и стал снимать ботинки.

– Это дом военного доктора, майора Шайбли. Он сейчас в лагере для перемещенных, ждет, когда его проверят и выдадут документы.

Фрида уже увидела фотографию доктора – тот сидел на мотоцикле посреди пустыни, в больших запыленных очках и шлеме с красным крестом. Под воротником у него поблескивал железный крест.

– Он герой войны, этот твой

знакомый? – Она взяла фотографию, чтобы рассмотреть получше.

– Мы с ним не знакомы. Я просто пользуюсь временно его домом. Если британцам можно, то почему нам нельзя?

– Может, его посадят в тюрьму. Если он герой.

– Его отпустят, как только выяснят, что он служил у Роммеля. В любом случае мне нельзя оставаться здесь надолго. Меня и так уже многие тут видели. Другой дом я уже присмотрел. Поближе к тебе. На Эльбшоссе.

– Будем соседями.

Альберт кивнул.

– Так на чем разбогатела твоя семья?

– Мой отец – архитектор, а мамина семья была связана с судоверфями.

Глаза у Альберта вспыхнули.

– «Блом и Фосс»?

Она кивнула.

– А они не против, что ты болтаешься так далеко от дома?

– Мама погибла, а… Мне наплевать, что подумает отец.

– И он не станет тебя искать?

– Днем отец работает на заводе Цейсса, так что я могу приходить и уходить, когда захочу.

Альберт снял один ботинок и взялся за второй. Потом поднялся, прошел в кухню и принялся искать, чем растопить плиту. Ни в корзине, ни в лотке ничего не нашлось. Он осмотрелся и остановил взгляд на стоящем в углу трехногом табурете ручной работы. Подошел к нему, положил на пол и разломал на части тремя ударами ноги.

– Давно собирался сжечь.

Альберт сунул щепки в плиту и чиркнул спичкой, налил воды в большую кастрюлю и поставил ее на огонь.

– Как получилось, что вы по-прежнему живете в своем доме? По-моему, все лучшие дома заняли томми.

Фрида помолчала немного, нервно кусая ногти, а потом попыталась объяснить. Рассказала о странном решении английского полковника позволить им остаться в своем доме, хотя он запросто мог бы вышвырнуть их вон; о жене полковника, которая разговаривает сама с собой и у которой дрожат руки; об их сыне, который играет с ее кукольным домиком и повсюду таскает с собой тряпичного солдата. Она говорила и говорила, все больше распаляясь от злости, и Альберт слушал ее с неприкрытым интересом.

– И чем же занимается этот полковник?

– Он комендант Пиннеберга, а чем занимается, я не знаю. Его дома почти и не бывает. Позор. Раскатывает на такой же машине, на какой возили Гитлера, – добавила Фрида для пущей важности, но на Альберта эта информация впечатления не произвела. Он думал о чем-то другом.

– Так, значит, комендант?

Фрида кивнула. Альберт расхаживал по комнате, и она никак не могла понять, злится он или доволен.

– Хорошо. Очень хорошо.

В груди у нее потеплело. Унижение реквизицией воздалось сторицей, и теперь Фриде было что предложить Альберту. Он вернулся к плите, пальцем попробовал воду в кастрюле, разделся до трусов. Ни

в движениях его, ни в телосложении не было ничего лишнего. В ее глазах Альберт выглядел совершенством. Даже со шрамом.

– Ты не рассказал мне о нем, – напомнила она.

Он потрогал шрам:

– Это знак сопротивления. Знак тех, кто не смирился с поражением. Посмотри.

Альберт вытянул руку. Она провела пальцем сначала по одной восьмерке, потом по другой, ощутила неровность рубца.

– Как тебе его сделали?

Альберт подошел к буфету, выдвинул ящик, достал пачку сигарет.

– Вот этим.

Он прикурил, глубоко затянулся и предложил сигарету Фриде. Она неловко зажала ее губами, вдохнула дым и тут же закашлялась. Альберт рассмеялся каким-то неожиданно ломаным, трескучим смехом – скорее как мальчишка, чем мужчина.

– Хватила лишнего! Тяни медленно. Вот так. Понемножку.

Он забрал у нее сигарету и показал, как это делается. Коротко затянулся и вернул сигарету. Фрида взяла ее, подержала, но курить не стала, а медленно, как фокусник на сцене, подняла руку и, добившись его внимания, повернула сигарету горящим концом вниз, к раскрытой ладони, и начала опускать.

Альберт схватил ее за руку и забрал сигарету:

– Не порти хорошее курево.

У нее защипало в глазах. Как же так? Только что она была истинной немкой, а теперь вдруг снова глупая девчонка.

Альберт повернул ладони тыльными сторонами вверх, показал ей:

– Видишь?

Фрида смотрела, не понимая.

– Что ты видишь?

Он придвинулся ближе, чтобы она могла рассмотреть кожу, костяшки, ногти. Фрида молчала, боясь сказать что-нибудь не то. Уж лучше ничего не говорить – больше шансов угодить. Здесь, в доме, Альберт изменился: внимательный и заботливый молодой человек стал кем-то другим, более твердым и напористым. Словно наружу проглянула истинная суть.

– Видишь ногти?

Как и у нее, ногти у него были черные от грязи руин. Ногтем большого пальца он выковырнул кусочек грязи из-под ногтя среднего и показал ей: слипшиеся частицы пепла и пыли.

– Пыль нашего города. Пепел наших людей. Посмотри. Здесь. – Альберт выковырнул еще немного грязи. – Это осталось от юной немецкой девушки. Видишь? – Он растер по ладони «останки юной немецкой девушки», поднес ладонь ко рту, слизнул и проглотил. Потом наскреб еще грязи и протянул ладонь Фриде. – Пепел невинных немецких детей, которые никогда не узнают то, что знаем мы, и никогда не увидят то, что видим мы.

Фрида взяла его руку, слизала «пепел невинных немецких детей» и приняла их в себя. Альберт взял ее руки. Раскрыл ладони. Пробежал пальцем по мягкой белой коже – от запястья до локтя и назад.

– Калеча себя, Германии не поможешь. Живя, где живешь, можешь принести пользу… делу. Нам нужны вещи, которые можно продать на черном рынке. Сигареты, медикаменты, ювелирные украшения, одежда. Все ценное, что можно продать. Поможешь?

Она кивнула.

– Кому нам?

– Сопротивлению. Ты познакомишься с ними.