После заката
Шрифт:
Как выяснилось, Тоня Лихоедова несколько преувеличила здешнюю дешевизну: по «тридцать целковых» за килограмм продавались шеи, ребра, ножки, еще кое-какие менее ценные части свиных организмов… И головы. Вырезка же стоила на целых двадцать рублей дороже…
«Интересно, сколько она может весить, эта черепушка, из которой обещано некое потрясающее блюдо?»— задумался вдруг Кирилл, пока мужчина взвешивал и упаковывал мясо, выбранное Мариной для отбивных. Определить на вид не получалось даже приблизительно… Затем вдруг пришла вовсе уж дурацкая мысль: он не знает даже, сколько весит его собственная голова.
Тьфу, оборвал он идиотское рассуждение. Надо ж о такой ахинее задуматься: сколько весит твоя голова…
— Девять килограмм триста грамм, — сказал мужчина, словно бы подслушав мысли Кирилла. Тот вздрогнул, с трудом удержавшись от нервного смешка. Но, конечно же, названная цифра относилась к водруженной на весы башке знаменитой мадам Брошкиной…
Спустя несколько минут они шли к машине, Марина вальяжно выступала впереди, небрежно помахивая пакетом с двумя кусками свиной вырезки.
А сзади Кирилл влачил завернутую в упаковочную бумагу голову. Укладывая ее на заднее сиденье, подумал: учитывая разницу в размерах, человеческая должна весить килограмма три, три с половиной. Но что же за кулинарный шедевр задумала Марина?
Спрашивать не стал. Пусть будет сюрприз, неожиданность…
Триада седьмая
Прогулка вечерней порой
На прогулке по главной улице Загривья настояла Марина.
По главной и единственной — отходящие в сторону небольшие, на два-три дома, ответвления названия улиц не заслуживали…
Кирилл подозревал, что поводом для решения супруги о вечернем променаде послужила незавершенная стычка с Клавой-продавщицей. Не исключено, что ему придется приезжать сюда в одиночку, — и благоверная спешит продемонстировать всем тоскующим о женихах деревенским красоткам: ничего вам тут не обломится.
Если Марина и впрямь руководствовалась такими намерениями, а не решила попросту подышать свежим воздухом, то она просчиталась. Красотки упорно не желали встречаться на их пути. Не иначе как сидели по домам и строили коварные планы.
Да и прочих гуляющих не видно… И спешащих по делам не видно. Лишь пару раз мелькнули вдали смутно видимые фигуры. Шествуя под руку с женой по абсолютно пустынной улице, Кирилл чувствовал себя глуповато.
Они подошли к запертому по вечернему времени продуктовому магазину — какая-либо вывеска на унылом здании из силикатного кирпича отсутствовала, равно как и расписание работы. Догадаться о его назначении позволяли лишь смутно видимые через окно полки, уставленные продуктами…
Дверь магазина, кстати, обрамляли резные наличники, несколько нелепо тут смотревшиеся. На окнах имелись ставни, отчего-то не закрытые, — и не казенные, безлико-железные — тоже деревянные, резные. Кирилл подошел поближе, пригляделся: ну конечно, знакомый орнамент.
Очевидно, здесь имел место административно-деловой центр деревни — неподалеку стояло второе здание, тоже серо-кирпичное: несколько отдельных входов, над одним понуро свисает выцветший российский триколор, над другим —
И, разумеется, наличники и ставни — в полном комплекте. Подходить Кирилл поленился, и без того ясно, что увидит… Неясно другое: отчего похожих украшений нет на доме покойного Викентия, — пожалуй, на единственном во всем Загривье. Старик воевал в Отечественную и с тех пор люто возненавидел нацистскую символику? Так мог бы изобразить или заказать другой узор… Из сплетенных серпов-молотов, например.
Неподалеку от магазина лежали обтесанные бревна, наваленные небрежной кучей. По всему судя, лежали относительно долго — год, или два, или три: сгнить не сгнили, но потемнели от непогоды.
По рассуждению Кирилла, здесь всенепременно должны были кучковаться местные алкаши — везде и всюду на просторах необъятной страны эта публика предпочитает отираться неподалеку от источника живительной влаги.
Однако — не отирались.
Может, предпочитают пить дома напитки собственной перегонки, закусывая домашними же грибочками-огурчиками?
Но почему тогда здесь не тусуется местная молодь? Не сидят на бревнышках, не треплются о том, о сем, не бренчат на гитаре или не гоняют раздолбанный магнитофон, не хихикают беспричинно и глуповато, не подбивают неумело клинья к девчонкам-ровесницам… А ведь есть, есть дети и молодежь в Загривье: та же Клава, и Юрок-вивисектор (хотя ему-то на вечерние гулянки рановато), и та, оставшаяся для них безымянной, первая встреченная девчонка… И несколько других парней и девушек, встреченных позже…
— Пойдем обратно? — предложил Кирилл, прекратив ломать голову над странностями здешнего вечернего досуга. — Аппетит уже нагуляли… У меня слюнки текут при мысли о твоих отбивных.
Марина ответить не успела — оба одновременно увидели шагающего к ним человека. Вышел ли он из какого-то входа «административного здания» (хотя ни одно окно там не светилось), или вывернул из-за его угла, — они не поняли, обернулись в ту сторону несколько позже. Но направление целеустремленных шагов сомнений не вызывало — к ним.
Мужчина, среднего роста, лет сорок, сорок пять. Короткая стрижка, чисто выбритое лицо с резкими чертами. Пиджак свободного покроя несколько потертый, с кожаными нашлепками на локтях, — однако же Кирилл до сих пор не встречал загривских аборигенов в такой одежде… Идет торопливо, но походка не суетливая, как у того же Трофима, — уверенная.
Подойдя, незнакомец представился коротко:
— Рябцев.
Больше ничего не прозвучало: ни имени, ни отчества, ни кто такой и почему ими заинтересовался… Лишь короткий не то кивок, не то полупоклон — голова чуть дернулась к груди и вернулась в исходное положение.
— Кирилл…
— Марина…
Они назвали свои имена немного растерянно, пытаясь понять подходящий модус операнди в общении с непонятным пока Рябцевым. Тот уже тянул руку для пожатия — столь же уверенным движением.
Кирилл ответно протянул ладонь — ничего себе хватка у мужичка, не из слабаков будет.
А вот Марина…
Марина отступила на полшага, улыбнулась и подняла руку куда выше, чем положено для рукопожатия. И повернула слегка согнутую кисть ладонью вниз.
Понятно… Первый пробный шар. Проверка на вшивость.