После заката
Шрифт:
Кирилл не сопротивлялся, обмотанная черной лентой рукоять выскользнула из потной ладони. Значит, он свой … Не испугался, выдержал испытание, и теперь — свой … Он доживет до рассвета, и он узнает все… И, наверное, поймет, что здешняя жизнь — правильная, не в деньге дело, просто правильная и настоящая, раз выбирают ее такие люди, как дьявол и Рябцев…
— Извини, парень, — сказал Рябцев, спустившись. Сказал с легким, но вполне искренним сожалением. — Я тебе зла не желал, да и теперь не желаю. Но так уж карта легла, что всем лучше будет…
Рябцев еще продолжал говорить прежним ровным тоном, а обрез уже
— Так что ж теперь… — Трофим Лихоедов разочарованно всплеснул руками над рухнувшим телом. — Так ведь сговорено все ж было, Петьша! Как, сталбыть, в избу зайдет, так окна-двери подпираем, — да и петуха! Куда ж я теперь его, без полголовы-то? А так бы в машину обоих пихнули — дескать, вмазались в столб на дороге, али в дерево, да и погорели, выбраться не успевши… Ну помучился б малеха, помираючи, — зато б всему обществу польза…
Он в сердцах пнул собственноручно изготовленную конструкцию — приколоченный к бревну щит из толстых неструганных досок.
— А я вот думаю: может, часом, и ты мертвец, Троша? — медленно сказал Рябцев. — С болота вылез, жижу смыл, рассвет перемучился как-то… Так и ходишь с тех пор, а живых вместо себя в землю норовишь…
Он задумчиво посмотрел на обрез, потом на Трофима, потом снова на обрез.
Лихоедов попятился. Знал: не тронет. Своего, какой ни есть, не тронет — а все одно не по себе стало… Шебутной мужик Петьша Рябцев, вечно жисть по-новому переделать норовит, да и другим кой-кому мозги замутил… То вот, значит, музыкой болото окружать надумал, чтоб орала на всю округу, мертвяков обратно гнала… А деньга на ту музыку откудова? Болото, оно ж хоть и глыбкое, а без ума черпать — поздно-рано дно покажет… Али деды глупей нас были? Не-е-е, Петьша, умней были они, пусть и жили, институтов не кончаючи… Как раскумекали, что к чему, чем за деньгу платить надобно — так и сели тихо, не куролесили, мошной по городам не трясли, к чужим не совались и чужих не пускали… А нонче ему, Петьше, значит, «свежую кровь» подмешать засвербело, вы-рож-да-ем-ся, дескать, — а самого-то, небось, папашка со своей единокровной сестрой заделал, а как еще, коли с полуторадесяти семейств Загривье нонешнее, послевоенное начиналось, — да тока три мужика с войны на все те семейства и уцелели; не полнородная сеструха, да и ладно, — и ниче, не выродился Петьша, институтов накончал… Вот она ж, свежая кровушка твоя, — тута вот, на травке лежит, с мозгами наружу, и дерьма штаны полные. Не нужно нам таких свежих кровей, нам как дедам бы, в родительский день до рассвету дожить, — да и ладно…
Рябцев ничего больше не сказал, сунул за пояс обрез, медленно пошагал к калитке. Без него закончат, не маленькие. Справятся…
— Так что, мужички? — обратился Трофим к остальным. — Давайте-ка, с богом… А то задует ветерок по утряни, искров на деревню нанесет… Стащите этого в избу, да и запалим…
…Рябцев шел по Загривью: плечи расправлены, походка пружинистая — но чувствовал себя старым, разбитым, ни на что не пригодным… И думал, что нынешний родительский день для него последний. Все, укатали сивку здешние горки…
Он лишь не знал, КАК все произойдет.
Наберется
Или все же не решится, просто зайдет в один вечер в сарай, клацнет зубами по дулу обреза — точь-в-точь как отец тридцать лет назад, когда сплошал, и двух семей не стало… Ба-бах! — живите сами, как знаете…
Возле серо-кирпичного здания магазина Рябцев вдруг понял, что не перезарядил обрез. Да уж, укатали, укатали… Расслабился, стареет, видать… Не мешкая, вставил патроны.
И то ли от мысли, что мог вполне сейчас — считай, безоружный — на последыша напороться, то ли просто от того, что у самых дверей лавки остановился, вспомнил: Матвей Левашов, первый электрик послевоенный, вообще лишь с хлебным ножом на работу ходил — с длинным, острым… Так и отработал-то всего-ничего: ножик, он только против живых хорош, а обрез для всякого сгодится.
Зарево, вставшее над домом Викентия Стружникова, было видно даже отсюда, с противоположного конца деревни. И к нему присоединилось другое, набухавшее над дальним лесом…
Но там ничего не горело — к Загривью приближался рассвет.
Послесловие автора
Меня часто спрашивают, — и хорошие знакомые, и не очень хорошие, и вообще не знакомые: ты же умеешь (вы же умеете) неплохо писать, так зачем же пишешь (пишете) такую… — далее следует слово, градус экспрессии которого зависит от общей культуры спрашивающего. А также от степени нашего знакомства.
Зачем, зачем… Нравится!
Все очень просто: когда с людьми — с простыми, с обычными людьми, не с облепленными мускулами суперменами и не с идеальными положительными героями, — происходит нечто кошмарное и запредельное, то все наносное и искусственное слетает, как шелуха с зерна. Остается настоящее. О нем и пишу.
Да, мы вот такие…
Неприглядно?! Даже отвратительно?!
Может, попробуем стать лучше?
Впрочем, я не о том…
Нет смысла объяснять задним числом идею книги: кто способен понять, уже понял. Кто не способен… И для вас что-нибудь найдется подходящее. Кровушки? Да хоть ведро! Тема сисек? Раскрыта полностью! Зомби, опять же, порой пробегают…
Но я снова не о том…
Так вот: большинство реалий романа взято из жизни — да-да, не удивляйтесь. Лиса на дороге, коробочка с зубами, часы с гирями, телефон «Алтай» и радиола «Ригонда», пластинка «на ребрах» и т. д. и т. п. — видел, слушал, обонял, держал в руках… Странные моменты боевого пути ДНО-3 вполне соответствуют исторической действительности. Равно как и изыскания юной советской науки, касающиеся воскрешения мертвых вообще, и главного мертвеца страны в частности, и прочих малоаппетитных вещей.
Лишь часть топонимов и имена всех персонажей, — выдуманы. Все деревни с названием Загривье (а их немало на российских просторах) — не имеют к рассказанной истории отношения. Но фамилия мельком упомянутого профессора, воскрешавшего мертвых, — Каммерер, — не дань модному ныне постмодернизму. Именно так и звали этого загадочного персонажа, действительно приехавшего в Советскую Россию, чтобы вернуть скорбящему мировому пролетариату его почившего вождя…
Что «вермахт» и «интернет» — имена собственные, мне известно. И если у кого-то возникли закономерные вопросы, отвечаю: пишу их с маленькой буквы по причинам, к правописанию никак не относящимся. Глагол «сграфоманить» — мой неологизм, имею, как автор, право…