Последнее искушение Христа (др. перевод)
Шрифт:
— Нет! Нет! — воскликнул Иисус в отчаянии.
Старый раввин нежно взял его за руку.
— Почему ты так кричишь, дитя мое?
Иисус смутился. Поводья выпали из его рук, и он перестал владеть собой. Ему казалось, что он весь — одна сплошная рана. Любое прикосновение, даже самое легкое, причиняло ему нестерпимую боль.
Но крик облегчил его страдания, и, затихнув, Иисус сказал:
— Святое Писание — страницы моего сердца. Я вырвал их, — не успев договорить, он тут же исправился: — Не я, не я… Господь, пославший меня.
Симеон, сидевший рядом с Иисусом и почти касавшийся его коленями, почувствовал, что от тела сына Марии исходил нестерпимый жар. Внезапный порыв ветра, ворвавшийся в распахнутое окно, задул лампаду, и в темноте раввин увидел Иисуса, стоящим посередине комнаты в сиянии
Марфа поднялась и снова зажгла лампаду. И тут же все стало прежним — Иисус, задумавшись, сидел, опустив голову. Симеон оглянулся: кроме него, никто ничего не заметил. Ученики рассаживались вокруг стола, готовясь к трапезе. «Господь держит меня в руках и играет мною, — подумал раввин. — Истина имеет семь ступеней, и Он бросает меня со ступени на ступень, то вверх, то вниз, пока у меня не начинает кружиться голова…»
Иисус не был голоден и не стал садиться за стол. Не хотел есть и старик. Оба они устроились рядом с Лазарем, который закрыл глаза и, казалось, заснул. Но он не спал, он думал. Что это за странный сон пригрезился ему? Будто он умер, и его закопали в землю, а потом вдруг раздался страшный голос: «Лазарь, выйди!» — и он вскочил в саване, в том самом, который ему снился во сне. Или то был не сон? Неужто и правду он спускался в ад?
— Зачем ты вызвал его из могилы, дитя мое?
— Я не хотел, — тихо ответил Иисус. — Я действительно не хотел. Я сам испугался, когда увидел, что он выходит из могилы. Я хотел бежать, но усовестился, лишь потому и остался, дрожа с головы до пят.
— Я могу вынести все, все, — промолвил раввин, — кроме запаха разлагающегося тела. Я видел однажды такое же страшное тело. Оно жило, питалось и говорило, но гниение охватило его уже целиком. Это был великий царь Ирод, низвергнутый потом в преисподнюю. Он убил прекрасную Мариану, которую любил, убил своих друзей, военачальников, сыновей. Он возводил башни, дворцы, города, он перестроил и украсил священный Иерусалимский Храм, превзойдя в этом самого Соломона. Он выбивал свое имя в бронзе и золоте, взыскуя бессмертия. Но в рассвете славы перст Господа коснулся Ирода, и царь начал гнить. Нестерпимый голод начал преследовать его, и сколько бы он ни ел, не мог насытиться. Внутренности его превратились в одну алчущую гнойную рану; он выл от голода, и шакалы, дрожа от страха, прятались в свои норы, заслышав по ночам этот вой. Его брюхо, руки и ноги начали раздуваться, черви выползали из его срама. А вонь от него стояла такая, что ни одно живое существо не имело сил к нему приблизиться. Рабы теряли сознание при виде его. Ирода отнесли к теплым источникам Иордана, но там ему стало еще хуже. Его купали в теплых маслах, но ему только становилось все хуже и хуже. В то время я уже стал известным лекарем и целителем. Слухи обо мне дошли до царя, и он призвал меня к себе. Он был тогда в садах Иерихона, но воздух, полный его вони, смердел от Иерусалима до Иордана. Увидев Ирода в первый раз, я тоже лишился чувств. Потом, приготовив бальзамы, я пришел, чтобы умастить его тело, но рвота подкатила к моему горлу. «И это царь? — спрашивал я себя. — И это человек? Грязь и вонь. Где же душа, вносящая гармонию в тело?»
Раввин говорил очень тихо, чтобы за столом не услышали его. Иисус слушал, склонившись в тоске. Об этом он и хотел просить Симеона сегодня вечером: поговорить с ним о смерти, чтобы укрепиться духом. Теперь ему все время нужно было видеть перед собой смерть, чтобы привыкнуть к ее виду. Но сейчас… Ему хотелось заставить раввина молчать, крикнуть: «Довольно!» Но как ему было теперь удержать старика? Симеону не терпелось излить всю виденную им грязь, чтобы очистить от нее свою память.
— Бальзамы мои были бесполезны — черви пожрали и их. Но на вершине этой кучи грязи все еще восседал дьявол. Он приказал собраться всем знатным людям Израиля и запер их во дворе и, уже умирая, призвал свою сестру Саломею. «Как только я испущу дух, казни
Иисус вздрогнул — он впервые слышал это пророчество.
— Где это сказано? — вскричал он. — Что это за пророчество? Я впервые его слышу.
— Его не так давно нашел один отшельник в пещере в Иудее записанным на пергаменте и запечатанным в кувшин. Раскатав свиток, он увидел заглавие, написанное красными буквами: «Завет Моисея». Перед смертью великий вождь призвал своего преемника Иисуса Навина и продиктовал ему все, что должно случиться в грядущем. И вот! — мы дожили до предсказанных им лет. Ирод был развратным царем; римляне — воинство язычников; что же касается конца света, то стоит лишь поднять голову и ты увидишь, что он уже наступил!
Иисус поднялся — стены душили его. Он миновал беззаботно вкушавших ужин приятелей и вышел во двор. Из-за гор всходила огромная и скорбная луна, близилось полнолуние, которое должно было прийтись на Пасху.
Иисус изумленно взирал на нее, словно видел впервые в жизни. «Что есть луна, — спрашивал он себя, — та самая, что встает из-за гор и пугает собак, которые поджимают хвосты при виде ее и Заливаются лаем? В леденящей тишине взбирается она на небосклон, роняя капли яда…» Иисус почувствовал, как ее ядовитый свет скользит по его щекам, шее, рукам, обволакивая все его тело белым сиянием, белым саваном.
Иоанн, видя страдания учителя, вышел во двор вслед за ним. Иисус неподвижно стоял в лунном свете, и осторожно, чтобы не напугать его, на цыпочках приблизился к нему Иоанн.
— Рабби… — прошептал он.
Иисус обернулся и взглянул на него. Безбородый юноша исчез, перед ним стоял старец с раскрытой книгой в одной руке и длинным, словно бронзовый дротик, пером в другой. Белоснежная борода ниспадала до колен.
— Пиши, Иоанн, — вскричал Иисус. — «Я есмь Альфа и Омега, я есть, был и буду Вседержитель». Слышишь ли трубный глас?
Иоанн вздрогнул — верно, учитель помешался в уме. Он знал, как пьянит луна, потому и вышел, чтобы отвести учителя обратно в дом. Но, увы! Он опоздал.
— Успокойся, рабби! Я — Иоанн, которого ты любишь. Пойдем в дом. Это дом Лазаря.
— Пиши! — вновь приказал Иисус. — «Семь Ангелов стоят пред Богом… Семь Ангелов, имеющие семь труб». Видишь ли ты их? Пиши: «Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела. Вторый Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью, и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла. Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки. Четвертый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была — так, как и ночи. И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить!..»
Иоанн, не в силах более слышать этого, разрыдался и упал Иисусу в ноги.
— Рабби, мой рабби! Успокойся! Успокойся!
Услышав плач, Иисус вздрогнул и увидел у своих ног любимого ученика.
— Иоанн, возлюбленный, что ты плачешь?
— Рабби, пойдем в дом, — промолвил Иоанн, постеснявшись сказать учителю, что под влиянием луны тот на мгновение потерял рассудок. Или так показалось… — Старик спрашивает, что с тобой, и ученики хотят тебя видеть.
— И поэтому ты плачешь, возлюбленный Иоанн? Пойдем.