Последнее искушение Христа (др. перевод)
Шрифт:
Он снова поднялся и обхватил голову руками: его мысль билась в тупике. Черные и белые молнии пронизывали мозг. Какой смысл? Какая весть? И вдруг из него словно сам по себе вырвался крик, подхвативший его и поставивший на ноги. Словно в поисках опоры, он схватился за посох почившего Иоахима и оперся о него.
— Иисус, — произнес он очень тихо, — что ты чувствуешь сейчас в сердце своем?
Но Иисус не слышал его. Он весь трепетал от невыразимого ликования. Сегодня, после стольких лет молчания, сегодня вечером он решился на исповедь, осмелился выговориться,
— Иисус, что ты чувствуешь в сердце своем? — повторил старый раввин. — Легче ли тебе? — склонившись, он взял его за руку и, поднеся свой палец к губам, тихо добавил: — Пойдем.
Он открыл дверь, держа Иисуса за руку, и они переступили порог. Свившись по двое, змеи раскачивались, стоя на хвостах в самой сердцевине огнедышащего песчаного смерча, отдавшись на милость Божью, — обессиленные, они то замирали, то снова возобновляли свое мистическое действо.
При виде их сын Марии вздрогнул, но раввин схватил его за руку и, вытянув посох, прикоснулся к границе змеиного чертога.
— Вот они, — мягко улыбнулся Симеон, — они вышли.
— Вышли? — удивленно переспросил сын Марии. — Вышли откуда?
— Разве ты не чувствуешь себя легче? Они вышли из твоего сердца.
Сын Марии перевел взгляд с улыбающегося раввина на танцующих змей, которые теперь медленно двинулись в сторону высохшего колодца, и, приложив руку к сердцу, почувствовал, как радостно и ликующе оно бьется.
— Пойдем обратно, — произнес Симеон, снова беря его за руку. Они вошли в келью, и раввин закрыл дверь. — Слава Тебе, Господи!
Однако, взглянув на сына Марии, он почувствовал странную тревогу.
«Настоящее чудо, — пронеслось у него в голове. — Вся жизнь этого человека, который стоит теперь передо мной, состоит из сплошных чудес». Странные чувства охватили его: то он хотел, простерев руки над головой Иисуса, благословить его, то упасть ниц перед ним и целовать ему ноги. Но он не поддался ни тому, ни другому желанию. Уже столько раз Господь водил его за нос, обманывая. Сколько раз при встрече с очередным спустившимся с гор или вышедшим из пустыни пророком он восклицал: «Вот Мессия!» Но все напрасно: Господь замутил его зрение, и готовое расцвести сердце раввина оставалось мертвым. Потому-то он и привык не давать воли своим чувствам… «Сначала надо его проверить, — решил он про себя. — Я видел пожиравших его гадов. Теперь они вышли, и он очистился. Теперь он воспрянет. Пусть говорит с людьми, тогда и посмотрим».
Дверь отворилась, и в келью вошел Иеровоам с ужином для обоих постояльцев — ячменным хлебом, оливками, молоком.
— Я постелил тебе в другой келье, так что ты будешь спать не один, — заметил он Иисусу.
Но мысли обоих гостей витали далеко отсюда, и они не обратили на это никакого внимания. Снова послышалось змеиное шипение, но теперь оно было гораздо тише —
— Женятся! — хихикнул Иеровоам. — Дует ветер Господа, а они — чума на них — и не думают дохнуть!
Он подмигнул раввину, но тот уже окунул хлеб в молоко и занялся его старательным пережевыванием. Все эти плоды земли нужно было превратить в силы и разум, чтобы он снова смог говорить с сыном Марии. Горбун еще некоторое время смотрел на одного, потом на другого, но вскоре его охватила нестерпимая скука, и он удалился.
Оба сидели друг напротив друга и ели в полной тишине. В келье стало совсем темно. Лишь отполированное дерево кресла и кафедры, где лежали свитки пророчеств Даниила, тускло поблескивало во мраке. Воздух все еще был пропитан сладкими курениями. Ветер затихал.
— Ветер уходит, — сказал раввин. — Бог пришел и ушел.
Иисус не ответил. «Они вышли из меня, вышли, — пела его душа. — Змеи оставили меня. Может, этого и хотел Господь, может, за этим Он и привел меня в пустыню — чтобы я исцелился. Он дунул — змеи вышли и покинули меня. Слава Богу!»
Покончив с трапезой, раввин, воздев руки, произнес хвалу Всевышнему и снова повернулся к сыну Марии.
— О чем ты думаешь, Иисус? Слышишь ли ты меня, это я — раввин Назарета.
— Я слышу тебя, дядя Симеон, — выходя из задумчивости, ответил Иисус.
— Настал час, дитя мое. Готов ли ты?
— Готов? Готов к чему?
— Ты и сам хорошо знаешь к чему. Зачем ты меня спрашиваешь? Готов к тому, чтобы встать и говорить?
— С кем говорить?
— С человечеством.
— И что говорить?
— Об этом не беспокойся. Ты будешь лишь открывать рот. Господь не требует от тебя большего. Ты ведь любишь человечество?
— Не знаю. Я смотрю на людей, и мне становится жалко их.
— Этого достаточно, дитя мое, этого достаточно. Вставай и говори. Твои страдания умножатся, но зато их облегчатся. Может, за тем тебя Бог и послал на землю. Посмотрим!
— За этим Бог послал меня на землю? — повторил юноша. — Откуда ты это знаешь, рабби, — душа его ушла в пятки от ужаса, он весь напрягся и замер в ожидании ответа.
— Я не знаю. Мне этого никто не говорил, но ведь такое может быть. Я был свидетелем знамений. Однажды, еще в детстве, ты слепил птицу из глины. Ты ласкал ее и говорил с ней, и, пока ты это делал, мне показалось, что у нее оперились крылья, и она, вырвавшись из твоих ладоней, улетела. А вдруг эта глиняная птица, Иисус, мой мальчик, — душа человеческая, душа, которую ты держишь в своих руках?
Иисус встал и осторожно открыл дверь. Змеи окончательно затихли. Довольный, он повернулся к раввину:
— Благослови меня, рабби. И не надо больше ничего говорить. Ты сказал достаточно, больше я не вынесу. — Он немного помолчал и добавил: — Я устал, дядя Симеон. Пойду лягу. Иногда Господь ночью объясняет события дня… Спокойной ночи, дядя Симеон.
Брат-странноприимщик уже стоял в ожидании за дверью:
— Идем. Я покажу, где я тебе постелил. Как тебя зовут, мой прекрасноликий?