Последнее искушение Христа (др. перевод)
Шрифт:
Камни плавились. Лица людей становились неразличимы в нестерпимо ярком свете. И вдруг со стороны Вифании на дороге появилось облако пыли, восторженные крики огласили окрестности — сотни жителей деревни, закрыв свои дома, снялись с места. Впереди шли дети с лавровыми и пальмовыми ветвями. За ними с улыбкой двигался Иисус, следом — разгоряченные счастливые ученики, словно каждый из них тоже уже воскресил по покойнику, и дальше — толпа совершенно охрипших от криков жителей деревни. Все они устремились к Храму. Шагая через ступеньку, Иисус миновал первую галерею и взошел на вторую. Лицо и руки его сияли таким нестерпимо ярким светом, что никто не осмеливался к нему приблизиться. Старый Симеон, задыхаясь, двигавшийся со всеми, попытался пройти сквозь невидимую ауру, окружавшую учителя, но
Иисус только что вышел из горнила Господа, и кровь в нем еще кипела. Он все еще не мог поверить: неужто дух обладает столь непомерной силой? Неужто можно повелеть и горам сдвинуться с места? И дух действительно может раздвигать землю и воскрешать мертвых, может разрушить мир и построить новый в три дня? И если дух столь всемогущ, то вся ответственность за гибель и спасение ложится на плечи человечества — дело Господа и обязанности человека смыкаются… Кровь стучала в висках Иисуса — мысль эта была и манящей, и пугающей.
Он оставил Лазаря стоящим в саване над могилой и с необычной поспешностью отправился в Иерусалимский Храм. Удивительно ясно он вдруг ощутил, что этот мир должен быть разрушен, чтобы на его развалинах возник Новый Иерусалим. Час пробил. Он давно ждал знамения. Безнадежно прогнивший мир был подобен умершему Лазарю. И пришло время крикнуть ему: «Мир, восстань!» Иисус был обязан сделать это, и, что самое страшное, как он только что понял, — в его силах было сделать это. Больше он уже не мог увиливать, говорить: «Я не могу». Он мог, и если мир не будет спасен, вся вина падет на него.
Кровь прилила к его голове. Со всех сторон на него были обращены взоры униженных и несчастных, которые все свои надежды возлагали теперь только на него. Он взошел на возвышение. Вокруг бушевало людское море. Самодовольно ухмыляясь, останавливались послушать и зажиточные горожане. Иисус, увидев их, поднял кулак.
— Слушайте, вы, богатые, — воскликнул он, — слушайте, хозяева этого мира. Не могут более длиться голод, несправедливость и бесчестие! Господь вложил в мои уста горящие угли, и я кричу вам: доколе будете нежиться на своих мягких постелях и кроватях из слоновой кости? Доколе будете пожирать плоть бедняков и пить их слезы, пот и кровь? «Я не желаю более видеть вас!» — вопиет мой Господь. Огонь приближается, мертвые восстают из своих могил, конец света пришел!
Два сильных парня схватили его на руки и подняли над толпой. Многие махали пальмовыми ветвями.
— Не мир я принес, но меч. Я посею раздор в домах, и сын поднимет руку на отца, а дочь на мать и невестка на свекровь свою во имя мое. Верящий мне оставит все. Жаждущий спасти свою жизнь на этой земле погибнет; отдавший же жизнь ради меня обретет жизнь вечную.
Что сказано об этом в Писании, бунтовщик?! — гневно закричал кто-то ему в ответ. — Отвечай, Вельзевул!
— А что говорят великие пророки о миссии Сына человеческого? — блестя глазами, ответил Иисус. — Я уничтожу Закон, выбитый на скрижалях Моисея, и впишу новый в сердца людей. Я вырву из людей их каменные сердца и вложу в них другие, из плоти человеческой, и в этих новых сердцах я посею новую надежду! Я распространю любовь, распахнув четыре двери Господа: Север, Юг, Восток и Запад, чтобы объять все народы. Лоно Господа не избранный народ, оно объемлет весь мир! Господь не израильтянин, но Дух бессмертный!
Старый Симеон закрыл лицо руками. «Замолчи, Иисус! Это величайшее кощунство!» — хотелось крикнуть ему, но было уже поздно. Раздались дикие вопли восторга. Бедняки ликовали, левиты улюлюкали, Иаков-фарисей рвал на себе одежду и плевался. Симеон впал в отчаяние и зарыдал.
— Он погиб! — отступая, бормотал раввин. — Погиб! Что за дьявол, что за бог говорит его устами?!
Симеон шел по дороге, еле волоча ноги от усталости. За то время, что он следовал за Иисусом, пытаясь понять, кто же такой сын Марии, его тело совсем одряхлело. Неизвестно, в чем душа держалась. Был этот человек Мессией, обещанным нам Господом, или нет? Все чудеса, совершенные им, могли быть делом рук Сатаны, который тоже умел воскрешать мертвых. Поэтому чудеса его не являлись для раввина каким-либо доказательством, как и пророчества.
Он ковылял в пыли, пока на вершине холма не появилась Вифания, купающаяся в солнечных лучах. Переведя дыхание, Симеон начал подниматься вверх по склону.
Дом Лазаря был открыт. Соседи то и дело заходили, чтобы взглянуть на воскресшего и дотронуться до него, прислушаться к его дыханию, убедиться, может ли он говорить, и вправду ли он жив или это всего лишь дух. Усталый и молчаливый Лазарь сидел в самом темном углу — свет беспокоил его. Руки, ноги, все тело у него были зеленоватыми и вздувшимися, как у всякого обычного четырехдневного трупа. Распухшее лицо покрылось язвами, откуда сочился желтовато-белый гной, стекавший на белый саван, который он так и не снял, ткань пристала к его телу. Вначале Лазарь страшно смердел, так что приближавшиеся были вынуждены затыкать себе носы, но скоро вонь уменьшилась, и теперь он распространял лишь запах земли да благовоний. Время от времени он поднимал руку и вытаскивал из волос и бороды запутавшийся в них земляной комочек. Его сестры Мария и Марфа очищали его от земли и прилипших к нему червяков. Добросердечная соседка принесла ему курицу, и теперь старая Саломея, сидя у очага, варила ее, чтобы воскресший мог выпить бульон и подкрепить свои силы. Крестьяне заходили ненадолго, чтобы только внимательно осмотреть Лазаря да поговорить с ним. Он устало отвечал на их вопросы лаконичными «да» и «нет»; за одними приходили другие, все новые и новые посетители. Слухи о его воскрешении уже достигли близлежащих городков. Слепой старейшина тоже посетил его и жадно ощупал руками.
— Хорошо повеселился в аду? — рассмеявшись, поинтересовался он. — Ты счастливчик, Лазарь. Теперь тебе известны все тайны подземного мира. Только смотри, никому не раскрывай их, а то всех тут сведешь с ума, — и склонившись к самому его уху, полушутя-полусерьезно спросил: — Черви, да? И ничего, кроме червей?
Он долго ждал ответа, но Лазарь молчал, и раздосадованный слепец, взяв свой посох, удалился.
Магдалина стояла в дверях и смотрела на дорогу, ведущую к Иерусалиму. Сердце ее рыдало, словно малое дитя. Последние ночи ей снились дурные сны, однажды даже свадьба Иисуса, а это означало — смерть. А сегодня ночью он приснился ей в виде рыбки, которая выпрыгнула из воды, расправив свои плавники, и рухнула на землю. Она конвульсивно билась о береговую гальку, пытаясь снова раскрыть свои плавники, но все напрасно. Она задыхалась, взор ее помутнел. Рыбка с мольбой взглянула на Магдалину, которая только о том и мечтала, чтобы вернуть ее в воду. Но когда Мария нагнулась и взяла ее в руки, та оказалась мертва. И пока женщина держала ее, плача и омывая слезами, рыбка принялась расти, все увеличиваясь и увеличиваясь, пока не превратилась в человека — мертвого мужчину…
— Я не пущу его обратно в Иерусалим… не пущу его… — вздохнула Мария и снова обратила свой взор на дорогу.
Но человек, показавшийся со стороны Иерусалима, не был Иисусом. Вместо него Магдалина увидела своего старого согбенного отца, который, спотыкаясь, брел по дороге. «Бедный старик, — подумала она. — И зачем только он, как верный пес, идет за нашим учителем. Я слышала, как он встает ночью, выходит во двор и кричит там: „Господи, помоги, дай знак!“ Но Господь дает ему только вволю помучиться…»
Она смотрела, как старик взбирается на холм, опираясь на посох. То и дело он останавливался, чтобы восстановить дыхание, и оглядывался назад на Иерусалим. За прожитые вместе дни в Вифании отец и дочь, вычеркнув из памяти прошлое, снова сблизились, и, видя, что дочь его сошла с дурного пути, раввин простил ее. Он знал, что все грехи искупаются слезами, а Магдалина плакала немало. Наконец полумертвый старик добрался до вершины. Магдалина посторонилась, чтобы он прошел в дом, но он остановился и с мольбой в глазах взял ее за руку.