Последнее искушение Христа
Шрифт:
Под большим, со щедро уродившимися плодами миндальным деревом посреди двора, согнувшись в плечах и молча то поднимая, то опуская молот, рыжебородый Иуда готовил железные обручи для винных бочек. Правая половина его лица была угрюма и злобна, левая – тревожна и печальна. Вот уже несколько дней, как он тайком, словно вор, ушел из обители и теперь ходил по селам, насаживая обручи на бочки для свежего сусла. Он ходил по домам, работал и прислушивался к разговорам, запечатлевая в памяти слова и дела каждого, чтобы сообщить о том братству. И куда только девался прежний рыжебородый – крикун и забияка! С того дня, как он покинул обитель, рыжебородый стал неузнаваем.
– Эй,
– Не вводи его в искушение, почтенный Зеведей, – вмешался Филипп. – Он в обитель ходил, монахом хочет стать, не слыхал разве? Даже Дьявол на старости лет идет в монахи!
Иуда обернулся, смерил Филиппа желчным взглядом, но не проронил ни слова. Он презирал Филиппа за то, что тот был не мужчина, болтун и пустомеля: в последний миг страх одолел его, и он отказался вступить в братство. «У меня ведь овцы, куда их девать?»
Почтенный Зеведей захохотал и, обращаясь к рыжебородому, крикнул:
– Одумайся, несчастный! Монашеская жизнь, – та же хворь заразная, смотри, как бы не пристала! Мой сын был уже на волосок от этой напасти, да спасибо моей старухе: почувствовала недомогание, и ее любимчик, которого почтенный настоятель научил обращаться с травами, проведал про то и явился лечить. Запомните мои слова: теперь она его отсюда не выпустит! Да и куда ему идти?! Он что – с ума свихнулся, что ли? Там, в пустыне – голод, жажда, покаяния и Бог, а здесь – еда, вино, женщины и тоже Бог. Бог всюду, так зачем же Его искать в пустыне? Что скажешь на это, Иуда Искариот?
Но рыжебородый только молча поднимал и опускал молот. Да и что тут отвечать? Дела этого старикашки идут хорошо, разве есть ему какое дело до чужой беды? А тут еще Бог, который других вот так взял да и сделал прахом и пылью, этому почтенному Зеведею, мошеннику, дармоеду и скряге, угождает всем, чем только может, пылинке на него упасть не дает, на зиму шлет ему одежду из шерсти, летом – из тонкого льна. За что? Что Он такого нашел в нем? Разве этого старикашку заботит судьба Израиля? До нее ему нет никакого дела, а нечестивых римлян он даже любит за то, что те защищают его добро. «Да хранит их Бог, они поддерживают порядок, не станет их – смутьяны и оборванцы набросятся на нас, и прощай наше добро…». Погоди, старикашка, придет еще время! То, что Бог запамятовал и не свершил, припомнят и свершат зилоты, да будут они живы и здоровы! «Терпи, Иуда, ни слова, терпи, и придет День Саваофа! Он поднял бирюзовые глаза, посмотрел на Зеведея и увидел, как тот истекает кровью, опрокинувшись навзничь в своей давильне, и все его лицо заиграло улыбкой.
Между тем четверо верзил уже вымыли начисто ноги и запрыгнули в давильню. Они топтались там, давили виноград, погружаясь в него по самые колени, нагибались, черпали пригоршнями ягоды, жевали их, и мелкие веточки застревали в их бородах. Они то плясали, взявшись за руки, то подпрыгивали один за другим, издавая рев. Они были пьяны от запаха сусла, и не только от запаха. Через распахнутые настежь ворота они поглядывали на сборщиц винограда, которые работали там, в винограднике, и, наклоняясь, являли взору свои прелести выше колен, в то время как груди их покачивались над виноградной листвой, словно гроздья.
Давильщики видели все это, в головах у них мутнело, и вокруг них были уже не давильни, земля и виноград, но истинный Рай, а старый Саваоф сидел на помосте с длинной палкой и ножом в руках и отмечал, сколько кому он должен, сколько корзин винограда притащил каждый, сколько кувшинов вина поднесет он каждому когда-нибудь в грядущем, после своей смерти. Сколько кувшинов вина, сколько котлов еды, сколько женщин!
– Клянусь верой, – вырвалось у Петра, – если бы Бог явился передо мной и сказал: «Эй, Петр, дорогой ты мой, сегодня у меня хорошее настроение, проси чего желаешь – все для тебя сделаю! Чего тебе надобно?» – я бы ответил: «Давить виноград, Боже, давить виноград во веки веков!»
– А не пить вино, глупец? – грубо спросил его Зеведей.
– Нет, ей-богу, нет! Давить виноград!
Петр не шутил. Лицо его было серьезно, он пребывал во власти очарования. На мгновение он остановился и потянулся на солнце. Верхняя половина его тела была обнажена, и на груди, там, где находится сердце, чернело огромное изображение рыбы. Художник, давний узник, несколько лет назад выколол ему эту рыбу иглой столь искусно, что казалось, будто она шевелит хвостом и радостно плывет, путаясь в кучерявых волосах на груди. А над рыбой – крест о четырех концах с крюками.
Филиппу вспомнились его овцы. Он не любил копаться в земле, ухаживать за виноградом и давить ягоды.
– Ну и работенку ты подыскал, – насмешливо сказал он Петру. – Давить виноград во веки веков! А по мне, уж лучше бы небо и земля превратились в зеленый лужок, где полным-полно овец да коз: я бы доил их и сливал молоко, чтобы оно струилось рекой с горы в долину и собиралось там в озера, а беднота приходила бы пить его. И чтобы все мы, чабаны, собирались каждый вечер вместе с нашим архипастырем Богом, разводили огонь, жарили барашков и рассказывали друг другу сказки. Вот это и есть Рай!
– Чтоб ты пропал, болван! – пробормотал Иуда, снова злобно взглянув на Филиппа.
Обнаженные кудрявые юноши, в одних набедренных повязках из цветастых лоскутов, сновали туда-сюда и смеялись, слушая эти сумасбродства. У них тоже бил свой Рай, но они о нем помалкивали, опрокидывали корзины в давильню и тут же спешили за ворота, чтобы поскорее оказаться среди сборщиц винограда.
Зеведей уж было собрался тоже отпустить шутку, но так и застыл с разинутым ртом: какой-то странного вида пришелец вошел во двор и стоял, слушая их разговоры. На нем была свисавшая с шеи черная козлиная шкура, волосы были взлохмачены, он был бос, с желтым, как сера, лицом, на котором горели большие черные глаза.
Ноги давильщиков остановились сами собой, а Зеведей проглотил свою шутку. Все обернулись к воротам. Кто был этот живой мертвец, стоявший у входа? Смех оборвался. Почтенная Саломея высунулась в окно, глянула и вдруг воскликнула:
– Андрей!
– Андрей, сынок! – воскликнул и Зеведей. – Что за беда с тобой приключилась? Ты что, из преисподней явился или, может быть, собираешься спуститься туда?
Петр соскочил из давильни на землю, схватил брата за руку и молча с любовью и страхом смотрел на него. Боже мой, и это Андрей?! Крепыш, славный парень, первый в рыбной ловле и на пирушке, который был обручен с самой красивой девушкой в селении – белокурой Руфью? Однажды ночью она утонула в озере вместе со своим отцом: в ту ночь Бог поднял страшный ветер и утопил ее, а Андрей отправился куда глаза глядят, чтобы полностью и бесповоротно отдаться Богу. Кто знает, – сближаясь с Богом, не обретал ли он в Боге Руфь? Видать, не Бога искал он, а свою нареченную.