Последнее искушение. Эпилог
Шрифт:
— А с чего вы взялись быть его толмачем? — нервно взвизгнул молодой толстяк. — Пусть сам скажет, если хочет, чтоб мы ему и впредь доверяли!
— Да, Петр Михайлович, нельзя отмалчиваться, когда решается судьба наших денег, — с упреком обратился к нему козлобородый старик. — Ведь не только вы, но и мы вложили в концерн все свои средства.
Его слова возымели действие. Словно очнувшись, Петр выпрямился в своем кресле, и в кабинете сразу наступила тишина.
— Мне и правда нечего вам сказать. Положение крайне тяжелое, — с горечью признал он. — На счетах у нас пусто, украденного
Он перевел дыхание и открыл горькую правду:
— Как ни бьюсь, что ни предлагаю в залог — никто не дает нам столько денег, чтобы мы могли выйти из критического положения.
— Так на какие шиши мы сможем полюбовно договориться с кредиторами — о чем нам сказал Казаков? — выкрикнул молодой толстяк. — Выходит, нам хана?
Петр неприязненно на него посмотрел, но сдержался и лишь отрицательно покачал головой:
— Положение тяжелое, но паниковать рано! Деньги для самых нетерпеливых кредиторов найдем и, думаю, пока не допустим рассмотрения их претензий в арбитражном суде.
— Но хотелось бы конкретней знать, на какие средства вы рассчитываете, — настойчиво потребовал бородатый старец, — чтобы заткнуть пасть заимодавцам и не останавливать производство?!
Желая получить ответ, он даже встал со своего места, но Петр не хотел посвящать акционеров в детали финансовых переговоров и устало ответил:
— Переговоры ведутся, но результатов пока нет: за кредиты запрашивают грабительские проценты. Могу вас заверить лишь в одном: я все отдам, чтобы не допустить банкротства, — он ободряюще взглянул на директора завода, — и люди получили свою зарплату.
Петр сделал паузу и твердо добавил:
— Если потребуется — продам свой контрольный пакет и сложу с себя все полномочия в пользу нового хозяина концерна!
Глава 11.
Падение
Поскольку они не разговаривали, Петр приходил домой поздно и спал в своем кабинете на диване, где Даша заранее стелила ему постель. И убирая там, она заметила то, чего раньше не было — батарею бутылок из-под виски и коньяка. «Неужели он стал пить, и так много? Этого еще не доставало! — расстроенно подумала она, собирая пустую посуду. — Но когда же? Ночью? У него что же, бессонница? Так и заболеть не долго!» Ей казалось, что причина этого ясна: он переживает их разлад — как и она, а может быть еще сильнее. Сердце Даши забило тревогу, и она решила действовать.
— Надо срочно сказать об этом родным Пети! — как бы приказывая себе, произнесла она вслух. — Только они могут научить меня, что делать и как воздействовать на него в сложившейся обстановке.
Сначала она хотела, первым делом, посоветоваться с Верой Петровной и Степаном Алексеевичем, ученым-педагогом, который относился к ней лучше всех, но резонно решив, что Петр, скорее, послушается матери, позвонила Светлане. Дома никто не подошел к телефону, и Даша дозвонилась до нее по мобильному в театр, когда свекровь готовилась к очередной репетиции.
— Не может быть! —
Она тут же позвонила сыну и, когда их соединили, тоном, не допускающим возражений, заявила:
— Знаю, что ты всегда занят, но отложи дела и приезжай ко мне в театр, или я сама сейчас возьму такси и явлюсь к тебе на работу!
В голосе матери была твердая решимость, и Петр предпочел с ней не спорить. Он даже не стал выяснять в чем дело, а просто ответил:
— Хорошо, не волнуйся! Ты в театре? Минут через сорок буду.
Распорядившись подать машину, он отпустил юриста, с которым изучал очередные исковые заявления, и лишь усаживаясь в лимузин, коротко посетовал услужливо распахнувшему дверцу Дмитрию:
— Мало мне всех неприятностей, так еще и у матери что-то стряслось!
Голенко несколько раз за дорогу задавал вопросы, стараясь узнать, чем он так обеспокоен, но Петр угрюмо молчал, да и движение было столь плотным, что ему пришлось быть предельно внимательным, чтобы избежать аварии. Так больше ничего ему не сказав до самого театра, Петр поднялся по служебной лестнице и застал мать в гримуборной, перед зеркалом. Она тут же пересела на диван и, указав на место рядом с собой, строго сказала:
— Присаживайся, сын! Разговор у нас будет очень серьезный!
— Я это понял — потому и приехал, — Петр сел, но не на диван, а в рядом стоящее кресло. — Говори, чем могу вам помочь, хотя сейчас мне не до этого! Только не надо меня воспитывать! — попросил он. — С Дашей я сам разберусь.
— Как же тебя не воспитывать, когда ты спиваешься? — взорвалась Светлана. — По-твоему, мы, все кто тебя любит, должны лишь наблюдать, как ты губишь себя и ведешь так, будто не дорожишь семьей?
— А откуда ты знаешь? Это Даша на меня тебе настучала? — потупясь, мрачно бросил Петр. — Какой же может у нас быть мир?
Светлана горестно всплеснула руками:
— Да что с тобой, сынок? Разве не понимаешь, что ты ей дорог? К кому же еще ей обращаться? Она же тебя любит и хочет одного: чтобы ты был таким, как прежде! Это ты все портишь! Она что, сказала неправду?
— Не спеши судить меня, мама! — Петр еще ниже опустил голову. — Ты не все знаешь. Мне есть за что осуждать Дашу... и вообще... очень тяжело!
В его словах было столько горечи, что чуткое сердце Светланы наполнилось состраданием к сыну, и она испуганно прошептала:
— Чего же... я не знаю? Открой,.. что тебя... мучит! Ты ведь, Петенька, никогда... ничего не скрывал от мамы...
Петр еще минуту посидел с поникшей головой, но потом, сделав над собой усилие, выпрямился и, не глядя ей в глаза, признался:
— И с Дашей у меня очень плохо, мама, и вообще... Потому и сошел с рельсов — иначе загнусь! Но, клянусь тебе, я с собой справлюсь!
Светлана поняла, что сын и сам жаждет облегчить душу, открыв ей свои беды и, сочувственно глядя, промолчала, а он продолжал: