Последнее лето в национальном парке
Шрифт:
Баронесса, оценив перспективы, тут же уняла гнев, быстренько подала ужин, и появившийся Андрей вполне мог остаться в полном неведении относительно произошедшего, если бы мимо беседки с обиженной рожицей не продефилировал бы виновник дрязги, держа в тощей лапке пару свинушек, обнаруженных им во время рыданий под кустом. Увидев его, мы с Бароном хором предположили, что Бог еще накажет злобного мальчика за происки против любящих его существ. Баронесса дипломатично промолчала, а Ваня гордо отвернулся и стал открывать дверь комнаты. Вот тут-то ему на ногу и свалились полкирпича, слегка блокирующие эту самую дверь в отсутствие хозяев. Особо больно
Я вспомнила, как мы крестили в местном костеле маленького Ваню — ленинградская кирха всегда была под особым присмотром, и вообще Барона могли запросто выставить из института за лояльность к любой религии, поэтому Ваня и стал католиком. В костеле за них хлопотала Вельма, и ксендз долго расспрашивал ее про национальность и род занятий родителей. Гуманитарный характер их профессий и примесь западноевропейских кровей показались ему приемлемыми, и счастливый отец долго гонял на велосипеде по окрестным магазинам в поисках полутора метров парчи.
Я сшила мальчику крестильное платьице на завязочках сзади, моя бабушка навязала кружев из тонких белых ниток, и Ваня с удовольствием разглядывал себя в зеркале. Страсть к переодеваниям тогда проявилась у него впервые, и спустя много лет, уже будучи студентом мединститута, он вступил в военно-исторический клуб «Вольная команда», и по выходным дням в зеркале отражался викинг девятого века в кожаных портах, сшитых самим героем по выкройкам того нелегкого времени.
Конфуз вышел с крестными родителями. Вельма была согласна стать крестной матерью, но на роль крестного отца претендентов не нашлось по двум причинам: во-первых, претендент должен был обязательно заранее исповедаться, а, во-вторых, новое кумовство накладывало на семьи крестных родителей определенные обязательства, а усложнять и без того запутанные деревенские связи никому не хотелось, тем более, что у Вельмы был очень крутой и неудобный характер. Она пыталась дирижировать всей деревней, а ссориться с ней, учитывая служебную мощь ее сыновей, в деревне опасались. Барон метался по деревне, но все его собутыльники отворачивали глаза.
Мы прибыли в церковь в светлых одеждах, и дамы были в соломенных шляпках, но за внешней благопристойностью скрывалась полная растерянность, поскольку Ваня оказался религиозной сиротой. Бог от дитяти все же не отказался, и двое немолодых крестьян, пешком пришедших из дальней заозерной деревни помолиться, помогли приобщить нашего ангелка к католической церкви. Ваню с его четырьмя родителями увели в крестильню, а оставшиеся сидели в торжественной тишине деревянного костела, благоговейно разглядывая привядшие лепестки алой розы у ног печальной мадонны, укутанной в ярко-синее покрывало.
Когда счастливый Таракан с зажатыми в кулачке предписаниями и бумажными молитвами выкатился из костела, то Барон спросил, чем же он может отблагодарить крестных родителей. Они стояли перед нами в поношенной одежде — хроменький человечек с обшарпанной сучковатой палкой в большой красной руке и полуслепая женщина в белом платочке, и, с трудом подбирая русские слова, сказали, что просто выполнили свой христианский долг. Барон тогда побегал по деревне и нанял машину, чтобы отвезти их домой. Они сели, сильно смущаясь, а мы долго смотрели с церковного холма, как новенький кремовый автомобиль, ослепительно сверкая лаковыми крыльями, уносил вдоль озера в маленькую прибалтийскую деревню частицу
Мы кончили ужин на этой возвышенной ноте, пора было планировать свое путешествие и собирать вещи.
Ваню повели укладывать в доме у Татьяны, чтобы он не мешал матери утрясать свои финансовые проблемы в дворовом флигеле, но тут в доме раздался женский крик, и оттуда в ночном одеянии выскочила всклокоченная Вельма. Она носилась среди перепуганных дачников, потрясая сухими кулачками, и сыпала проклятья на разных языках богохульникам, язычникам и прочей антиклерикальной сволочи, перемежая их площадной бранью. Через полчаса мы уже знали все.
Оказалось, сегодня утром Виелонис крепко напился в сапожной мастерской и, выйдя в одних трусах помочиться к забору турбазы, увидел там местных сантехников. Их было всего двое, и Виелонис дополнил компанию в духе «труа» соцреализма. Вернувшись назад, он обнаружил на сапожной мастерской замок, что сильно нарушало его планы — он планировал там отоспаться. Не долго думая, Виелонис поднялся на холм и проник в исповедальню.
Его разбудила грешная деревенская старушка, и он отпустил грехи через окошечко с деревянной решеточкой ей, а потом и другим старушкам, среди которых оказалась и Вельма. В юности Виелонис писал иконы, и предмет ему был знаком. Вышел он из исповедальни вместе с последней старушкой, и старушка, увидев его личико, отделенное от трусов густой брюшной порослью, упала в обморок, в результате чего костел закрылся для повторного освящения, и Вельму известили об этом по телефону.
День, и без того тяжелый, закончился страшным скандалом между Жеминой и Стасисом, разразившимся у сеновала. Разобрать слова было невозможно, но Стасис на чем-то настаивал, а мать запрещала, крича и плача. Такие скандалы были нам не вновь, и квартиранты тут же разошлись по своим комнатам, и на улице не было ни души.
— Андрюс, ты мне послан богом! — не выходили у меня из головы слова Жемины, и это была неплохая формулировка.
Но не раздастся ли завтра голос строгого отца: «Где ты, Адам? Отчего же ты прячешься от меня?» И Адам, лихорадочно укрывая гениталии листьями смоковницы, отзовется и дважды предаст, убоявшись терний и волков на поле трудов своих.
— Это не я, — скажет он сначала, — это она.
— Ты же сам мне ее дал, — скажет он потом.
Но сейчас мы были одни, и Адам развлекался, расплетая и заплетая мои волосы. Ему нравилось это тихое занятие.
— Идеальный материал для сетей, — сделал он вдруг неожиданный вывод, — попал и пропал.
— Возьми мои спицы в тумбочке, я научу тебя, как это делается.
— Это по вашей части — нам это ни к чему, наше дело не попадаться.
— Зря отказываешься. Пауки в собственных изделиях никогда не запутываются. Они там цокотушью кровушку пьют в свое удовольствие.
— По-моему, тебе здорово твой бывший муж насолил! Первое настоящее чувство?
— Вряд ли, я ведь тогда и сама еще не была настоящей. Вот когда он задел мое самолюбие, то это уже было настоящим.
— И с тех пор ты предохраняешься от всего на свете?
— С тех пор я не люблю глубинных раскопок в своей душе. Знаешь ли, путь в ад обычно вымощен благими намерениями.
— Не очень-то и хотелось, — заметил он, — в конце концов, душа не является твоим самым приятным местом.
— Вот это уже слова не мальчика, но мужа. Остановимся на туристической географии в стиле Жюль Верна — поверхностно, но о-очень интересно.