Последнее лето в национальном парке
Шрифт:
Дрались кастетами и длинными досками, тут же выломанными из заборов, и драка была такой же ужасной, как внезапно налетающие на Прибалтику атлантические смерчи. Обычно спокойные и неторопливые, парни уничтожали друг друга остервенело и яростно, будто бы этот бой был последним и решающим в их жизни абсолютно все.
Внезапно раздался какой-то странный звериный вой, вежисяне быстро отошли и скрылись в темноте, откуда вскоре донесся мотоциклетный рев. Местные сгрудились под большой сосной, потом подъехал автомобиль, и одного внесли туда. Автомобиль рванул с места в сторону райцентра, а оставшиеся стали шарить руками в темноте под большой сосной. Жемина,
— Это сосна виновата, — вдруг сказала Жемина, — под ней всегда все дерутся, даже собаки. Жворуне тоже здесь нашли.
Жворуне была чистопородной лайкой, и ее загончик у сарая в это лето пустовал. Зимой Стасис ходил с лайкой на охоту, а летом я часто брала ее в лес с условием, что мы будем на месте до семи часов вечера, когда Жемина выпускала кур, потому что страсть Жворуне к курам носила поистине шекспировский характер, и ежегодный плач Жемины по очередной беленькой Дездемоне с предъявлением душегубке потерянных в траве перышек потрясал чувствительные сердца городских дачников. Подвыпивший в прошлый рождественский вечер Станислав забыл запереть загончик, и наутро растерзанную собаку нашли под этой самой сосной.
Стасис рассказывал мне, что рядом с телом были волчьи следы, хотя волков в Национальном парке в последние годы не водилось. Под сосной всегда пахло острой звериной мочой, и я не раз наблюдала, как собаки кружат там, жадно втягивая воздух носами и ненавидя друг друга. Странная сосна стояла в Пакавене у шоссе перед нашим домом!
Стасис, как лицо, весьма близкое к драчунам в социальном и возрастном отношении, сбегал на разведку. Оказалось, в драку ввязались и два инструктора турбазы, разгоряченные дневным скандалом с телевизором. Одному из них вежисяне отрезали ухо, раненого увезли в больницу, но ухо потерялось. Тут я слегка забеспокоилась, потому что к этому времени мне уже стало вполне ясно, что за фасадом участливости моего доктора наук прячется вполне определенная склонность к приключениям.
И действительно, он уже давал указания Жемине соскрести лед в морозильнике и приготовить два чистых пластиковых пакета. Вооружившись фонарями, они отправились со Стасисом к сосне, и вскоре к ним присоединились другие фигуры с фонарями, среди которых я различила и Барона. Ухо было найдено под упавшими сосновыми ветками, и Андрей с Бароном повезли его в больницу, обложив предварительно льдом и прихватив с собой троих драчунов. Перед отъездом он обернулся ко мне и тихо сказал:
— Из комнаты не выходить.
Похоже, Андрей любил лидировать в трудных ситуациях, и получалось это у него совершенно естественно, несмотря на всю мягкость и скромность манер. Роль официального лидера никогда мною не исполнялась, хотя меня и выдвигали на всякие общественные должности еще с университетской скамьи.
Школьные годы, в этом смысле, были самыми активными, и мое неофициальное лидерство во всяких детских пакостях лишило меня, в конце концов, золотой медали — вопрос стоял о четверке за поведение, и мнения педсовета разделились примерно поровну. Лучшая половина считала, что это издержки переходного возраста, упирая на мои победы в городских олимпиадах, а оппозиционеры с этим не соглашались и упирали на потухшие
В последний момент, после долгих переговоров с моими родителями, мне заменили «хорошо» по поведению на «хорошо» по алгебре, имея в виду гуманитарную направленность моих интересов. Потом я взялась за ум и начала ставить галочки — в университете деятельностью в Научном студенческом обществе и танцами народов СССР в составе агитбригады, а позднее — организацией научных семинаров, коллоквиумов и совещаний, и это получалось у меня совсем неплохо.
— Что же, не выходить из комнаты — так и не выходить. В конце концов, имеет право… — думала я, уносясь в то далекое прошлое, когда вечерами я смотрела сверху на темный двор, и мужчины, возвращаясь с работы, кидали перед подъездом короткий взгляд на свои окна, надеясь на свет и тепло, а мне этого было не дано, хоть целые сутки свети фонарем в пятьсот ватт над масляным обогревателем, что я однажды и сделала.
О чем я думала эти сутки, лучше не вспоминать!
— Ну, ты и авантюрист, — сказала я Андрею по возвращению.
— Есть немного, — рассмеялся он, — но это не война, деревенские драки всегда были и всегда будут.
— Можно было отправить ухо с нарочным из местных. Они ведь сейчас так возбуждены, что всюду ищут врагов.
— Не беспокойся за меня, хотя мне это очень приятно. Ты еще не все знаешь — ведь я работаю в очень занятной лаборатории, и от моих глаз никто не может оторваться, если захочу, — без ложной скромности откровенничал собеседник, явно оживившись от неэкранного зрелища чужой драки.
— Хочешь проверить? — предложил он с неожиданной для сегодняшнего дня широтой души.
— Но речь идет не о дамах.
— Нет проблем. Я совершенно бессовестно пользуюсь этим при встречах с гаишниками, хотя они и стараются мне не попадаться.
— Видимо, они не хотят целоваться с тобой, — заметила я.
— У них свои трудности, а что касается дам, то я сейчас с удовольствием посетил бы первое историческое место. Давай съездим на Кавену искупаться, ведь все равно спать не хочется.
Вечер приобретал романтическую окраску, но я задумалась. С этим местом шутить было нельзя — Барон как-то раз посетил Кавену зимой, и сам был не рад этому. Нам, смертным, было отведено летнее дневное время, и с этим нужно было считаться.
Я представила, как сгущаются сумерки над черной водой, и носатые нерути толкутся на берегу, сговариваясь нырнуть в озеро и погадать по его вечерним внутренностям о завтрашней погоде. Наконец, они дружно ныряют и там, на дне, ковыряются в вязком иле, озабоченно обнюхивая корни белых лилий и бесцеремонно подталкивая локтями спящих ундин. Те просыпаются, и зачарованно следят за движениями маленьких блестящих рыбок, пока не вспоминают, что сегодня первый четверг после троицы, и нужно всплывать на берег, расчесывать зеленые волосы и вслушиваться в ночную темноту.
— Дай одежду — просят они случайных путниц, и те кидают пряжу на ветви орешника, чтобы откупиться от бледнолицых покойниц.
— К нам, в хоровод, — приглашают они запоздалого путника, и тот, прельстившись их серебряным пением, не замечает, как хороводницы увлекают его в черные глубины и зацеловывают до смерти, так и не поделив между собой.
— Ах! Я ведь не хотела его смерти, — думает каждая из них, — мне бы надеть платье и зачать на берегу, и тогда Озеринас вернет мне смертную душу, и я вернусь к людям.