Последнее лето (Живые и мертвые, Книга 3)
Шрифт:
Ильин с утра приглядывался, как Синцов управляется со своей инвалидной рукой. От большого пальца осталась только нижняя фаланга, а четырех совсем нет. Вместо них – железные, твердые, затянутые в черную, кожаную перчатку. Может, и не железные, но как-то неудобно спросить – из чего? Прижимает обрубком большого пальца к перчатке вилку и ест. И планшет этим обрубком расстегивает, когда достает карту.
Утром Ильин спросил, имея в виду руку:
– Как, на коне можешь?
– Конечно, – сказал Синцов.
Ильин приглядывался, приглядывался
«Да, видать, привык», – подумал Ильин о Синцове, хотя не мог представить себе, как бы он сам привык к такой вот чужой кисти. А Синцов привык, как будто так и надо. А как иначе на фронте жить с такой рукой? Иначе нельзя.
– Привык? Не мешает она тебе? – спросил Ильин вслух, когда они переехали речку. Почувствовал, что сейчас можно об этом спросить.
– Нельзя сказать – привык… Но работе вроде не мешает. Хотя, когда по настоянию командующего взяли в оперативный отдел, были не рады. В первый же день, не вовремя войдя, услышал: «Навязали на шею, будет теперь своей клешней карты рвать». С тех пор стараюсь, не рву.
– А как сама ваша работа? По тебе или нет?
– А мне другой не предлагали, – сказал Синцов. – Месяц от белого билета отбивался, месяц упрашивал, чтоб на фронт пустили. После этого куда назначили – на том и спасибо! А ты что, считаешь, оперативный отдел – дело десятое, можно и без него? Приказал – и пошли?
– Да уж без вас пойдешь! Без вас теперь и захочешь – шагу не сделаешь! Спасибо, что напомнил.
– А как же! Раз теперь сижу на этом деле, должен доказывать, что нужен!
– Нужны-то вы нужны. Только вопрос: где, когда и сколько? А то, бывает, сидите над душой, когда этого вовсе не требуется.
– Сколько прикажут, столько и сидим. Думаешь, у такого, как ты, над душой сидеть – легкий хлеб? А бывают и похуже тебя.
– А чем я плох? – рассмеялся Ильин.
– А тем, что, наверно, любишь так: приказали, выполнил, донес. А чтоб мы при сем присутствовали, когда ты приказ выполняешь, – не любишь. И чтоб помимо тебя доносили, как у тебя дела идут, тоже небось не любишь. Тем и плох. Что ж в тебе хорошего, с нашей точки зрения?
Синцов начал так серьезно, что Ильин не сразу уловил иронию. Но потом понял и усмехнулся:
– А хорошие попадаются?
– Попадаются и хорошие, – в том же тоне сказал Синцов. – Только получит приказ и уже смотрит – где же помогающие, дух поддерживающие, положение выправляющие! Где они, а если нет – когда прибудут? Вот это для нашего брата – хороший человек! Тут мы можем и совет дать, и свои оперативные способности развернуть, и донести потом, что помогли и обеспечили. С таким человеком нам есть где развернуться. А с тобой что? Накося выкуси?
– Неужели у вас и в самом деле так на это смотрят?
– Смотрят по-разному, разные люди. Но ведь и вы тоже разные.
– Начальником штаба пошел бы ко мне? – вдруг спросил Ильин.
– Считал до сих пор, что он у тебя есть.
– Есть. Но ты мне ответь. Если бы вакансия открылась?
– Если бы да кабы, – сердито сказал Синцов. – Когда откроется, тогда и поговорим.
– Тогда поздно будет. Я здесь буду, а ты там…
– Ну, пошел бы. – Синцов остановил лошадь. – Что дальше? Зачем спросил?
– Хотел бы с тобой служить.
– Положим, и я бы хотел. Давно бы ушел из оперативного отдела, да навязываться кому-то со своей рукой неудобно. Только не вижу смысла в нашем разговоре. Заводить его при живом начальнике штаба некрасиво.
– Почему некрасиво? Что я его, под пулю, что ли, подвожу? Он сам рапорт подал, уходить хочет, мне комдив говорил.
– А почему уходить хочет? – спросил Синцов. – Кадровый офицер, по первому впечатлению человек разумный и в годах. Может, ты свой характер на нем показываешь?
– Я характер не показываю, – сказал Ильин, – но имею, это верно. А тут видишь, как сложилось: когда Туманян с полка начальником штаба в дивизию пошел, остались я и этот Насонов. Я – заместитель по строевой, он – начальник штаба. Он кадровый, по званию уже подполковник, я майор и офицер доморощенный, в полку вырос. Он считал, что назначат командиром полка его, а назначили меня. Я ему ямы не копал, но раз меня назначили, значит, мне командовать, а ему подчиняться. Человек с опытом, но малоподвижный. А тут еще забрал себе в голову: почему Ильин, а не я? Из-за этой мысли все другие шарики крутиться перестали. Теперь вопрос предрешенный – уйдет. Возможно, в нашу же дивизию, заместителем по тылу. А мы с тобой, если придешь, над полком поработаем, сделаем лучшим во всей армии!
В Ильине откровенно прорвалось то молодое, задорное, двадцатичетырехлетнее, что все-таки было в нем, несмотря на его самоощущение зрелого человека.
Синцов улыбнулся:
– А может, если я в строй попрошусь, мне должность повыше дадут, чем ты сулишь? Все же год в оперативном отделе провел!
– Пошлют на большее – иди, пойму тебя.
– Пошутил. Какое там – большее! На войне всего сразу не превзойдешь: пока одного опыта набираешься, другой теряешь. Напротив, я рад твоим словам.
– Будешь возвращаться, скажи о нашем разговоре комдиву. По-свойски. Все же он тебе свояк.
– Давно было, забыто и похоронено, – сказал Синцов.
– Ну и что ж? Товарищами-то вы с ним остались? И речь не о том, чтоб с передовой – в тыл, а наоборот.
– Если обстановка позволит, скажу, – пообещал Синцов.
– Как твоя… – Ильин, подумав о Тане, было уже сказал «жена», но остановился. Чего на войне не бывает! Тогда, в Сталинграде, думали пожениться, а может, потом вышло по-другому… – Как твоя Татьяна?