Последнее японское предупреждение
Шрифт:
– Трясет? – Никита кивнул на мою руку с сигаретой, которая дрожала так, что даже приглядываться было не нужно.
– Трясет. Отходняк просто, при Соньке не могла, – процедила я сквозь плотно сжатые зубы.
Внезапно меня совершенно покинули силы, нервное напряжение этих дней пропало, и я, державшаяся все время на каких-то морально-волевых силах, рухнула на снег.
Очнулась в комнате на кровати и не сразу поняла, какое сейчас время суток. С трудом повернув голову, увидела на тумбочке чашку с бульоном и тремя большими, просто гигантскими фрикадельками из белого
– Ого, – пробормотала я, рассматривая повязку, – это кто меня лечил, интересно? И от чего?
Вошла Галя, увидела, что я не сплю, радостно улыбнулась и села на край кровати, обняла меня пахнущими свежей выпечкой руками:
– Санюшка! Проснулась, моя хорошая? Какая ты у нас героиня получилась, это же надо!
– Погоди, Галя… сейчас день? – Я слегка отстранилась и вопросительно посмотрела на домработницу.
Она привычно затеребила край передника:
– День-то день, да только уже следующий. Сутки ты проспала, Александр-то Михайлович не разрешил будить. Как только доктор уехал, так он дверь закрыл и Соне наказал не заходить. И сам ночевал у нее в детской, чтобы тебя не тревожить. Никите три выходных дали, в город он уехал, – частила Галя, выкладывая новости. – А сегодня Сара Иосифовна бульон тебе сварила, фрикадельки вон… Ефим Иосифович, как ты и говорила, вчера сильно с печенью маялся.
– Типа – сегодня моя очередь?
– Нет, она тебе из крылышек варила, там жира нет, – улыбнулась Галя. – Поела бы, а? Сутки голодная.
Галя поставила поднос с чашкой мне на колени, дала в руки ложку, как маленькой. Бульон оказался вкусным и на самом деле не жирным, я управилась с ним быстро и спросила:
– А ты что-то пекла? Пахнет плюшками.
– С творогом и с брусникой сделала, как ты любишь.
– А Сонька где?
– С утра Александр Михайлович с собой в клуб увез.
– А школа?
– Сказал – пока нет.
Меня интересовал еще один вопрос:
– Галечка, а ты не слышала случайно… он с Соней ни о чем не говорил?
– Да как не говорил?! – всплеснула руками Галя и придвинулась ближе, убрав поднос на тумбочку. – В кабинет с ней зашел, усадил напротив – и давай… Ты, говорит, выросла безответственная и безжалостная. Мама заболела из-за твоих фокусов. Ой, Санюшка, она ж так кричала, когда ты в обморок-то упала, так кричала… Еле успокоили. А Александр-то Михайлович, значит, и говорит ей потом: мама не спала ни секунды, тебя искала, дед вообще с приступом свалился. Выходит, говорит, что ты нас совсем не любишь, ни маму, ни деда, ни меня.
– А Сонька что? – мне стало отчаянно жаль дочь – я хорошо знала, как умеет подбирать слова Акела, каким тоном их говорит и как умело бьет в больное место.
– Ты знаешь, я так удивилась – она ни слезинки не проронила, только губу закусила и слушает. Потом глаза подняла на него и говорит: папа, я очень плохо поступила, очень плохо, я не должна была с тетей Женей идти. Но я вас всех люблю и больше никогда так не сделаю.
– Ну а Сашка чего?
– А ничего. Иди, говорит, к себе.
– Отец дома?
– Да. Лежит пластом, плохо ему ночью было, Сара Иосифовна там с ним.
Я откинула одеяло и встала:
– Все, Галечка, пойду я в душ и к папе. Дел много, – чмокнув домработницу в щеку, я направилась в ванную.
Папа лежал в своей комнате, курил, стряхивая в поставленную на грудь пепельницу.
– Ну что, мать-героиня? Очухалась? – спросил он, увидев меня на пороге.
– Очухалась, что мне будет. Пап… в новостях было что?
– Если ты про три трупа почти в самом центре города, то было.
– Черт…
– Что, не успела предупредить? – усмехнулся отец, убирая пепельницу и садясь.
– Надеюсь, ты понимаешь, что у меня не было выхода? – тихо спросила я, садясь рядом с ним и беря покрытую татуировкой руку.
– Если бы я не понимал, то не звонил бы Маросейкину, – вздохнул папа.
– Дорого обошлось?
– По деньгам, – отрезал отец, – зато списали все на залетного.
– Спасибо…
– Не за что. Ты мне вот что скажи… как догадалась-то?
– Не я догадалась, пап. Никита это. Он все выяснил, все продумал, мне осталось только понаблюдать. Единственное, чего мы не рассчитали, так это того, что приедут эти архаровцы. Я немного иначе думала, – призналась я, поглаживая его руку. – Пап… а ты знаешь, кто эта девочка, у которой Соня была?
– Кто?
– Это… мамина дочь. Одна из двух. Вторая в больнице сейчас лежит, после аварии.
Щека отца дернулась, он выдернул руку из моих и отвернулся. Мне даже в голову не пришло, что он до сих пор переживает мамину измену, ведь столько лет прошло!
– Папа…
– Ты скажи, а что у тебя к Ираидке за претензии? – глухо спросил он, не поворачиваясь, и я поняла, что говорить о маме он больше не станет. – Зачем охрану к ней под окна посадила?
О, а я и забыла, что попросила Акелу приставить кого-то к Ираиде и ее сыну! Ух ты…
– Ты знаешь, там странная картина нарисовалась. Я так поняла, что мамаша Ираидкина замешана была в похищении. За Соней она присматривала, понимаешь? Женя на работе была целыми днями, а Анфиса эта гуляла с ней и с внуком.
– Сука… вот сука… – пробормотал отец. – Убью паскуду… ведь знала про Соньку, знала же!
– Папа, она не знала про мать. Я же видела, как она приехала, как в комнату вошла, как потом орала на мать и сына своего от греха подальше увозила.
– А какого же… она мне сразу не позвонила, а?!
– А ты для нее, папочка, всего лишь мешок с денежками. И ведет она себя с тобой соответствующе. И деньги со счета тоже она тырит, могу поспорить.
– Сашка, ты всех моих баб в этом подозреваешь.
– А все твои бабы в конечном итоге оправдывают мои подозрения.
Отец замолчал. Я тоже сидела тихо и наблюдала за ним. Интересно, о чем он думает сейчас? По папиному лицу никогда нельзя было понять, что происходит у него внутри, он умел не выражать эмоций, и это всегда меня удивляло, потому что на моей моське сразу же все было написано.