Последние бои люфтваффе. 54-я истребительная эскадра на Западном фронте. 1944-1945
Шрифт:
– Так что, это – «Фау-2»? – задумчиво спросил Курт Зибе.
Мы втроем шли через сосновый лес, чтобы заполучить гуся для подруги Зибе.
– Хорошо, пора нам заиметь еще кое-что. «Фау-1» больше не волнуют англичан, – заметил Прагер. Начиная со своего прибытия в Фаррельбуш, он никогда не переставал ворчать. Ничто не избегало его критики, и относительно любых надежд на обещанное чудо он с горькой усмешкой говорил: это чудо, которое «так долго отлаживают, успеет съесть моль».
– Взгляните на эту. Она сошла с курса! – Я возбужденно показал на огненный след, который вместо того, чтобы, как обычно, подниматься вверх, уходил под углом 30° к Рейну.
– Вилли, я скажу вам кое-что. Это, должно быть, довольно паршивая
– Чепуха, Курт. Когда приблизительно от десяти до двадцати тонн взрывчатки взлетят на воздух, [181] вы ничего не почувствуете. Все закончится слишком быстро, гораздо быстрее, чем когда один из наших парней загибается в своей кабине.
– Как вы думаете, насколько высоко они летят? – спросил Зибе.
181
Ракета А4 («Фау-2») имела стартовый вес около 10 тонн, масса боевой части составляла одну тонну.
Я произвел небольшие вычисления.
– Это простейшая задача тригонометрии, которую старый папаша Гленц преподавал мне бог знает сколько лет назад. Это очень просто. Отсюда до Тевтобургского Леса приблизительно сто километров. Самый высокий дымный след все еще виден. – Я вытянул свою правую руку, образуя треугольник. – Вон там. Так что мое плечо образует угол приблизительно 40°. Поскольку мы должны иметь прямоугольный треугольник с известной длиной одной стороны и одним известным углом (в дополнение к прямому углу), то высота там должна быть приблизительно 56 километров.
– Черт возьми! – присвистнул сквозь зубы Прагер.
Я не понял, был ли его свист вызван восхищением
моими познаниями в математике или же удивлением от колоссальной высоты полета ракеты.
– Посмотри, – сказал я, – «Фау-2» выстреливается более чем на сто километров вертикально в небо. Затем она выравнивается, и наводится с земли на цель, и, достигнув ее, падает, по крайней мере, так в теории.
– Боже Всевышний. Это должно быть ужасно. Никакая противовоздушная оборона не сможет справиться с этим, не будет даже тревоги, кажется, нет никакой возможности защищаться. А они все еще продолжают мирно ловить рыбу в Темзе.
– Старик, ты путаешь Лондон с Парижем. Англичане – это не «лягушатники», которые часами могут сидеть ловя рыбу в Сене, так ничего и не поймав. – Зибе по-ребячески засмеялся, хлопнув Прагера по плечу.
– Меня меньше всего заботит, Курт, идут ли они ловить рыбу или продолжают кутить вокруг Пикадилли, [182] или как там называют это проклятое место, но внезапно падает «Фау-2», и с ними покончено. Смерть появляется с ясного неба, и район, возможно, в несколько сотен квадратных метров просто исчезает, в одну минуту он есть, а в другую…
182
Пикадилли – площадь со знаменитой статуей Эроса, расположенная в центральной части Лондона, одна из главных достопримечательностей британской столицы.
– Но это еще не самое худшее, Хейни. У мозга нет времени, чтобы осознать это. Но только подумайте о вечном, отвратительном страхе, ужасном чувстве неизвестности. Когда появится следующая и где она упадет?
– К черту это, Вилли. Почему мы должны беспокоиться? Только посмотрите, что они уже годами делают с Руром. Поезжайте со мной домой и посмотрите, какая там жизнь. Сирены, ревущие безостановочно, постоянная необходимость бежать из укрытий на работу, а затем назад в укрытия. Вы должны когда-нибудь вкусить это. – Хейни Прагер сердито
К этому времени мы вышли из леса. Это было недалеко от птицефермы. Зибе отправился вперед, а Прагер и я сказали, что подождем его здесь.
– Вы знаете, Прагер, все это больше не развлекает меня. Это чистое убийство, безжалостное, мерзкое уничтожение. Времена подлинного воинского искусства, мужественности, чести и долга ушли навсегда. Посмотрите, мы, солдаты, рискуем своей жизнью и проливаем свою кровь, чтобы еще раз отвоевать для Германии место под солнцем, что другие мировые державы хотят предотвратить. Помогаем своей родине приобрести славу и богатство, сделать ее большой и сильной, чтобы она могла стать процветающей, хорошо организованной страной, гарантирующей нашим семьям приличное будущее.
И как офицер, я, как предполагается, должен давать людям блестящий пример, чтобы они следовали за мной с истинным и преданным чувством товарищества. Но в этот ад… нет.
Современная война не более чем ужасный молох. Пока он остается на линии фронта, я ничего не имею против, поскольку за права, которые нельзя отстоять интеллектуальным и моральным оружием, всегда должен сражаться бронированный кулак, но убийство нельзя переносить в глубокий тыл. Мы вступили в войну, чтобы защитить женщин и детей, [183] то есть выполнить задачу, которая всегда стояла перед людьми с тех пор, как они стали людьми, но убивать женщин и детей врага, жечь его дома и здания – это омерзительный и постыдный акт.
183
Можно поспорить с подобным утверждением Хейлмана, несомненно бывшим следствием нацистской пропаганды, под влиянием которой выросло целое поколение молодых немцев.
Я больше не могу помогать этому, Хейни, и не хочу больше иметь дела ни с чем подобным. Я ненавижу эту массовую резню, и моя ненависть не знает границ. Любой, кто хочет остаться приличным человеком и спасти свою душу, должен кричать своим верхам: «Хватит войны!»
– Вы думаете, что я не чувствую того же самого? Сейчас появился шанс. Полагаю, что ни один из нас не сказал бы это два или три года назад.
– Вы правы, мой друг. В те дни я страстно изучал Клаузевица [184] и других великих военных теоретиков. Но возможно, Клаузевиц был прав. Конечно, в свой период, когда сказал, что война – это первопричина всего.
184
Клаузевиц Карл – прусский генерал, написавший ряд работ, посвященных теории войн. Его изречение из труда «О войне», что «война есть просто продолжение политики другими средствами», впоследствии стало знаменитым и цитируется до сих пор.
– В соответствии с сегодняшним положением вещей я хотел бы сказать, что лишь это страшное испытание может привести народы земли к миру. Победитель будет фактически столь же беден, как побежденный, и человеческому сознанию, возможно, понадобится время, чтобы осознать, что люди должны посвятить свою жизнь решению общих экономических проблем.
– Вы неисправимый идеалист, Вилли. Мне уже почти не на что надеяться. Даже во времена наемников был широко распространен лозунг «Уцелевший всегда прав». И я надеюсь, что вы доживете до конца этой войны, чтобы увидеть, как большевики, янки и томми будут победно размахивать кнутом. Адольф тогда уже будет мертв, а все несущие вместе с ним ответственность уничтожены. Люди смогут испить варево, которое они сами состряпали. Но кто-то все еще верит в право. Бог и мир будут чертовски одурачены.