Последние двадцать лет: Записки начальника политической контрразведки
Шрифт:
— Это снова «тройки»? — осторожно спросил я.
Руденко поддержал меня и стал спорить со Щелоковым. Тот настаивал на своем.
Тогда я вновь попросил слова и попытался доказать, что это прямое нарушение законодательства.
— Что же ты предлагаешь? — спросил Андропов.
— Если у Лялина есть доказательства, что эти люди совершили преступление, пусть их судят по закону. Только суд может определить меру ответственности, — ответил я.
Но Лялин и Щелоков не сдавали позиций. Спор продолжался часа два, но мы так и не пришли к какому-то решению. Андропов закрыл совещание, предложив еще раз хорошенько все обдумать.
Нагнав меня в коридоре, Щелоков покровительственно, хотя и не без иронии, бросил:
— А
Я понимал значение их иронических усмешек. Гришин готов был любой ценой заплатить за спокойствие и порядок в столице, а этому «руководителю московских большевиков» лучше не становиться поперек дороги.
Зато я получил полное удовлетворение, когда мне позвонил Андропов.
— Правильно поставил вопрос, — сказал он. — Выселять никого не будем!
Я хорошо понимал, что в споре по поводу репрессивных мер, как в зеркале, отражается характер взаимоотношений между руководителями государства и очень четко высвечиваются карьеристские устремления тех, кто из огня этой борьбы хочет выхватить каштаны для себя.
Со стороны наши разногласия выглядели так: Гришин, как человек принципиальный, остро ставит вопрос — очистить Москву от скверны, а «либерал» Андропов проявляет нерешительность. Министр внутренних дел Щелоков выступает, разумеется, на стороне Гришина. Можно себе представить, какой доклад представили Брежневу его «верные соратники»!
Еще один эпизод. В 1971 году я выступал на одном из совещаний в ЦК КПСС. Меня прервал начальник Политического управления войск ПВО Грушевой, заявив, что КГБ не пресекает тех, кто критикует политику партии и обвиняет ее в возврате к сталинизму. Он явно имел в виду применение репрессивных мер, а не разъяснительную и пропагандистскую работу. Я возразил: если встанем на такой путь, как раз и докажем, что повернули назад к сталинизму. Едва ли Грушевому понравился мой ответ, но он промолчал.
Как хотелось некоторым ортодоксам взвалить репрессии на органы госбезопасности! При этом они же при каждом возможном случае старательно сеяли недоверие к чекистам, непрестанно «разоблачая» злодеяния НКВД в прошлые годы.
Однако Андропов не боялся вызвать огонь на себя, он каждый раз настойчиво искал и находил пути предотвращения конфликтных ситуаций, стремясь уберечь своих людей от рискованных шагов и удержать от применения крайних мер.
Мы полностью разделяли эту тактическую линию и всегда стремились придерживаться ее в своей работе.
Когда говорят о преследовании инакомыслящих после смерти Сталина, то нередко рассказывают об арестах за анекдоты, за стишки, за безответственную болтовню.
Кстати, уже в 1994 году приезжавший в Москву из Парижа писатель Владимир Максимов, много выступавший тогда в печати и на телевидении с обвинением тех, кто допустил распад СССР, пожелал встретиться со мной. Такую встречу ему организовали доброжелатели. Встретились не один на один. Основная цель встречи было желание получить данные об агентах КГБ, попавших во власть после ликвидации Советской власти. Важно их разоблачить. Естественно, что это вопрос не к профессиональному работнику специальных служб. Разоблачители были в те годы, но из тех, кто никогда с агентами не работал, а о своей совести не беспокоился.
Но в ходе беседы Максимов бросил фразу: «За анекдоты-то вы сажали, а настоящих врагов…» Отвечая, назвал Максимову несколько человек, начиная с Гамсахурдиа и Эльчибея (в то время уже президентов Грузии и Азербайджана), и сказал: «Но это ведь все члены редколлегии журнала «Континент», главным редактором которого по поручению американских спецслужб стали вы, уехав из Советского Союза для чтения лекций в Германию. Журнал вел активную антисоветскую пропаганду, сыграл свою роль в развале СССР. О каких же анекдотах речь?»
Могу заверить: в практике органов госбезопасности такого не было: если и применялись репрессивные меры, то лишь в случаях серьезных противоправных действий. Однако несовершенное законодательство связывало нас по рукам и ногам, и особенно — формулировки статьи 58–10 и 70-й УК РСФСР, в которых упоминалась лишь одна форма подрыва власти — антисоветская агитация и пропаганда.
Эта жесткая формула трактовалась однозначно: под ее подпадает и создание подпольных антигосударственных группировок в целях подрыва конституционного строя, и изготовление, а также распространение антисоветских листовок и иных печатных материалов, и организация нелегальных типографий — одним словом, самые разнообразные правонарушения. Уже в перестроечное время на обсуждение Съезда народных депутатов СССР была вынесена новая редакция статьи 7 УК РСФСР, где была сделана попытка конкретизировать состав преступления. И что же? Съезд просто-напросто ограничил действие этой статьи новой редакцией: «Подлежат наказанию лишь те лица, которые публично призывают к свержению конституционного строя». Депутаты, доживавшие свой депутатский век, считали, что в наши дни таких призывов больше не будет. Своим решением съезд практически лишил конституционный строй юридической защиты.
Очень симптоматично, что возникшие после СССР новые государства, принимая поправки к своему законодательству, ввели в уголовные кодексы статьи, близкие по редакции к той, которую отверг общесоюзный съезд, и любопытно, что инициаторами таких поправок выступили бывшие народные депутаты СССР от союзных республик, которые раньше дружно возражали против указанного проекта на Всесоюзном съезде. Очевидно, своя рубашка оказалась ближе к телу.
Сделал это отступление лишь из желания сказать, как нелегко Ю.В. было противостоять нажиму стать на путь репрессий, которые далеко не способствовали, как казалось тем, кто их требовал, стабилизации обстановки в стране. К ней бы они (репрессии) не привели. Надо было глубоко и серьезно работать над устранением причин, порождавших негативные процессы в обществе, рождавших недоверие граждан к власти и к партии.
И Андропова весьма беспокоило то, что призывы к борьбе с идеологическими диверсиями, исходившие из ЦК КПСС, не подкреплялись практической работой.
Как-то он вдруг сказал мне: «Ты и твои подчиненные очень много выступают в различных аудиториях по проблемам идеологической борьбы, диверсий противника в этой сфере». Удивившись замечанию, ответил, что это вытекает из требований КГБ: «Советские граждане должны знать и о диверсиях и о наших мерах борьбы с ней». «Но ведь есть ЦК, его лекторы. Прежде всего они должны вести пропаганду и раскрывать суть идеологического противостояния. Твое же дело — оперативная работа в этой области, предотвращение диверсий чекистскими методами. Если надо, сходи к лекторам ЦК, поделись информацией».
Сходил, поделился и продолжал выступать, как и сотрудники руководимого мной коллектива. Андропов против этого не возражал.
Его вспышка была понятна. Он был озабочен инертностью ЦК партии в области идеологической работы, формальностью проводимых мероприятий, отсутствием активности на фронте так называемой «холодной войны». Предложения, идущие из КГБ на сей счет, по существу, не воспринимались и не имели должного реагирования.
Был, например, такой случай. В середине семидесятых годов в Эстонии стал заметен рост националистических настроений. Соответствующей реакции на это партийных органов Эстонии не было. Причиной тому было желание скрыть этот негативный процесс, свидетельствовавший о промахах в политико-воспитательной работе в республике. Замалчивали, не понимая того, что национализм разжигается и используется Западом в целях дестабилизации обстановки в Советском Союзе, разжигания межнациональной розни.