Последние романтики

Харрис Рут

– А вот и твой пресноводный биолог, – сказал Бой, когда Ким под руку с Салли направились в их сторону. Как и все остальные мужчины, Ким был в белом льняном костюме, но лишь на его стройной, высокой фигуре этот костюм смотрелся действительно элегантно. Бой, казалось, не замечал, как у Николь дрожат колени, колотится сердце и трясутся руки.

– Я Ким Хендрикс. Мы однажды встречались с вами в Париже в день большого перемирия, – сказал Ким, обращаясь к Бою.

– Счастлив видеть вас, – ответил Бой своим приятным голосом.

– Здравствуйте, Николь,

как вы поживаете? – обратился Ким к Николь, явно наслаждаясь своей речью и своим учтивым видом.

Вместо ответа Николь лишь кивнула, боясь голосом выдать свои чувства.

– Салли, позволь представить тебе Николь Редон и Боя Меллани, – продолжал Ким, теряя неторопливую интонацию, – его собственная, еле скрываемая нервозность не дала ему заметить, что Николь ничего не ответила на его вопрос.

Бой взял руку Салли и поцеловал ее, восхищая всех своей европейской элегантностью, и покуда Николь собиралась с мыслями, что сказать и каким тоном, подошел с Сарой под руку Коул Портер и сообщил, что он окончил Йельский университет в то время, когда Ким туда поступил. Ким ответил, что хорошо помнит Коула, ведь это Коул сочинил йельские футбольные песни, ставшие классическими, – «Эли» и «Бульдог». Покуда они вспоминали дни, проведенные в Йеле, Николь наконец собралась с духом и стала слушать комплименты, которые высказывала Салли в адрес ее одежды.

Когда после коктейлей Сара пригласила всех за стол, Николь оказалась сидящей по диагонали напротив Кима, на таком расстоянии, что поддерживать разговор с ним было невозможно, и, заметив, что он бросает в ее сторону постоянные взгляды, она включилась в общую беседу. Все говорили о той необычайной помпе, с какой прошла церемония похорон Анатоля Франса в начале этого лета.

– Помнишь, как мы сидели возле его дверей? – спросил Скотт у Зельды, затем повернулся к остальным присутствующим за столом. – Мне так хотелось хоть разок увидеть Анатоля Франса. Но гак и не удалось.

– Через год уже никто не будет читать Анатоля Франса, – заявила Ингрэм. – А через десять лет никто и имени его не вспомнит. Будут знать вас, Скотт, и вас, Ким.

– А в своем интервью о «Западном фронте» вы говорили другое, – заметил Ким.

– Я должен блюсти вашу скромность, это мой долг, как критика, – ответил Ингрэм. Все рассмеялись. Было видно, что писатель и критик симпатизируют друг другу вне зависимости от того, что они друг другу говорят. Скотт ничего не сказал. Ингрэм, по примеру многих критиков, нахваливал и нахваливал «Прекрасные, но обреченные».

В беседе речь зашла о проходящем съезде республиканской партии Америки, которая выставила кандидатами на выборы Келвина Кулиджа и Чарльза Доуса; Николь никогда не слышала этих имен. Поболтали о пользующемся дурной славой шумном нью-йоркском заведении, где тайком продавалось спиртное. Содержавший это заведение некий Тексас Гинэн обращался к своим посетителям не иначе как «сосунки», но, как ни странно, публика не обижалась. Разговор перешел к теме инфляции в Германии и к народному вождю по имени Гитлер.

– Не

правда ли, оно очень красивое? Мое платье… – вдруг сказала Зельда во время паузы в разговоре. – Красивое, правда?

Никто ей не ответил. Увлеченные новой темой разговора, сочиняя в уме подходящие остроты, гадая о том, что может означать человек по имени Гитлер для будущего Америки, никто не заметил вопроса Зельды.

– А по-моему, оно превосходное, – сказала Зельда.

Николь улыбнулась ей в благодарность за комплимент и прислушалась к тому, о чем говорили между собой Джеральд и Линда.

– Мы в долгу перед вами и Коулом за все это. – Джеральд показывал рукой на террасу и Средиземное море, темное и матовое, как сатин, обрамленное соснами, мимозой и серебристыми оливковыми деревьями. – Ведь вы первыми приехали на Ривьеру летом. Это было в двадцать первом году, да?

– Тем летом мы арендовали виллу, и все говорили, что мы сошли с ума, – ответила Линда. – Сильная жара, нечем заняться – нас предупреждали, что будет скучно. Но нам понравилось. Здесь было так тихо, спокойно и росли такие красивые цветы. Одна только пыльная дорога вела сюда, и весь пляж был в нашем распоряжении. И еще один маленький кинотеатрик, с тапером, у которого в углу рта мерцала сигарета! Леже обожал этот кинотеатрик!

– Он утверждал, что там всегда стоял запах ног, – добавил Коул, который любил шокировать людей контрастом между своей внешней элегантностью и некоторой грубостью выражений. Это его развлекало.

– Все потому, что у французов аллергия на свежий воздух, – высказалась жена критика.

– Но не у всех, – возразил Бой. Впервые за весь вечер он промолвил слово. – Есть такие, – он кивнул на Николь, – которые терпеть не могут, если окна не распахнуты настежь.

Все посмотрели на Николь, а она пожала плечами и рассмеялась.

– Он прав. Моя гувернантка все время утверждала, что свежий ночной воздух вреден для здоровья. Но папа был на моей стороне. – Николь говорила, пытаясь добиться нормального звучания голоса. Ким смотрел прямо на нее, и она смотрела прямо на Кима. Она видела, что он обратил внимание на ее бриллиантовое кольцо, и, почувствовав некоторую неловкость, повернула кольцо камнем внутрь…

– Нет, все-таки очень красивое платье, правда? – внезапно поднимаясь из-за стола, спросила Зельда и принялась ходить взад-вперед, кружась и поворачиваясь, будто она была моделью. Останавливаясь то у одного конца стола, то у другого, она не переставала повторять:

– Ну, скажите же мне, что оно красивое!

– Зельда, у тебя очень красивое платье, – сказала Сара своим милым, успокаивающим голосом. – А ты в этом платье выглядишь особенно красивой.

– Смотрите! – сказала Зельда, перестав разгуливать взад-вперед. – Сара со мной согласна. Дорогой, согласись и ты, что платье красивое, – обратилась она к Скотту.

– Оно красивое, – согласился Скотт. – Красивое платье.

– А почему ты не сказал, что я красивая! – надулась Зельда с внезапно изменившимся настроением.