Последний барьер
Шрифт:
Один конюх был глухим. Однажды он с флегматичным выражением на лице монотонно пробубнил мне, что оглох из-за отца, который как-то в детстве слишком сильно оттягал его за уши. Звали его Берт, иногда он мочился под себя, и пахло от него ужасно.
Седьмой, Джефф, провел у Хамбера уже два с половиной месяца – старожил – и пока об уходе не помышлял. У него была привычка украдкой оглядываться по сторонам, и как только Джимми или Чарли начинали травить тюремные байки, в глазах у него вставали слезы. Видимо, он совершил какое-то преступление и панически боялся, что его найдут и посадят в тюрьму.
Джуд
Постоянное общение с ними стало для меня пыткой, пища была отвратительной, работа валила с ног, сон не приносил облегчения, а холод пробирал до костей.
До поступления к Хамберу я часто ломал голову: почему находятся дураки, которые платят гонорар этому стабильно неудачливому тренеру? Теперь я начал понимать, в чем дело. Во-первых, удивляла сама конюшня. Когда я видел лошадей Хамбера в дни скачек, я думал: что может окружать их дома? Мокрый грязный песок, обветшалые денники со сломанными запорами, облупившаяся краска. Но в действительности благодаря конюхам, не знавшим послеобеденного отдыха, конюшня была аккуратной и ухоженной.
Иногда в конюшню приезжали владельцы лошадей, и Хамбер держался с ними авторитетно и уверенно, брал он, как я выяснил, меньше других тренеров, поэтому клиентов у него хватало. Кроме того, помимо скаковых лошадей в конюшне находились и охотничьи лошади, и Хамбер получал большие суммы на их содержание, прокорм и объездку без необходимости тренировать их.
На скачки в этом сезоне было записано всего семь лошадей, но этой семерке приходилось отдуваться за всю конюшню, в среднем каждая выступала раз в десять дней. За весь сезон в активе конюшни имелось одно первое место, два вторых и одно третье.
Среди моих четырех подопечных из этой семерки не было никого. Мой квартет состоял из двух скаковых лошадей, принадлежавших, кажется, самому Хамберу, и двух охотничьих. Скакуны были гнедыми, обоим лет по семь. Я упросил Касса, старшего конюха, сказать мне их клички, и оказалось, что зовут их Грузчик и Ржавый. Эти нетипичные для скаковых лошадей клички в справочнике не значились, не было их и в списке Хамбера «Лошади в процессе подготовки». Вполне возможно, что Редьярд, Супермен, Уголь и остальные жили здесь под такими же неброскими псевдонимами.
Конюху, навсегда распростившемуся со скачками, и в голову не придет, что какой-нибудь Грузчик или Ржавый, его бывший подопечный, – это и есть Редьярд, который два года спустя выиграл какой-то заезд под началом другого тренера.
Но почему, почему он выиграл два года спустя? Ответ на этот вопрос был, как и раньше, покрыт полным мраком.
Пришли холода, побушевали да так и остались. Но это еще цветочки, говорили конюхи, вот придет зима, тогда держись! А у себя в Австралии я бы весь январь и февраль нежился под нежарким летним солнцем. Интересно, как там без меня Белинда, Хелен и Филип? Хорошо ли им? Что бы они подумали, если бы увидели,
Один унылый день сменялся другим, и меня все чаще стали посещать тягостные мысли. Понимал ли я, что меня ждет, когда соглашался на этот маскарад?
Мне приходилось постоянно следить за своими манерами, речью, движениями: никто вокруг не должен усомниться в том, что я – неотесанный простолюдин. Я обрывал себя во время работы – «не спеши», во время упражнений болтался в седле, словно тряпичная кукла, – «твой высокий класс здесь не нужен». Но шли дни, и я вживался в образ. А может, человек, слишком долго играющий роль отщепенца, в конце концов им становится? Если у него постоянно отнимают право на человеческое достоинство, не забывает ли он, что оно вообще существует на свете? Все же я надеялся, что это вопросы чисто риторические: коль скоро я могу иногда над собой посмеяться, мне ничего не грозит.
Случай с Джеффом Смитом подтвердил мою догадку насчет того, что после трех месяцев конюхам намекают довольно прозрачно – пора уходить.
Как-то утром, вернувшись после тренировки, мы застали Хамбера в середине двора. Он, как это часто бывало, недовольно хмурился.
– Ты, Смит, и ты, Рок, отведите лошадей в денники и быстро сюда.
Мы выполнили приказание.
– Рок.
– Слушаю, сэр.
– У всех твоих лошадей кормушки в отвратительном состоянии. Вычисти их.
– Хорошо, сэр.
А чтоб впредь сам следил за порядком, следующую неделю будешь подниматься в половине шестого.
– Да, сэр.
Я вздохнул про себя, но переживать не стал: в раннем подъеме я не вижу ничего страшного, и эта форма наказания была для меня приемлемой. Мне предстояло каждое утро в течение часа стоять посреди двора, ничего не делая. Темно, холодно и скучно. Хамбер и сам был ранней пташкой. Окно его спальни выходило прямо во двор, и без двадцати шесть он знал, стоит наказанный или нет, – в это время у него уже горел свет.
– Теперь ты. – Он посмотрел на Джеффа, как бы взвешивая что-то в уме. – В седьмом деннике пол заляпан грязью. Вычистишь солому и выдраишь пол с порошком – перед обедом.
– Но, сэр, – неосторожно запротестовал Джефф, – если я не пойду обедать со всеми, мне ничего не останется...
– Об этом надо было думать раньше и делать свою работу как следует. Я плачу вам в полтора раза больше, чем любой другой тренер, вы должны и работать соответственно. Сделаешь, как я велел.
– Но, сэр, – взвыл Джефф, потому что знал: если он пропустит обед, потом будет весь день ходить голодным, – неужели нельзя там убраться после обеда?!
Хамбер спокойно продвинул вдоль руки свою палку, пока в ладони не оказался ее конец. Потом взмахнул рукой и резко стукнул Джеффа набалдашником по бедру.
Джефф вскрикнул и принялся растирать ушибленное место.
– Перед обедом, – заключил Хамбер и ушел, опираясь на палку.
Атака на Джеффа продолжалась целую неделю. Он получил еще шесть сильных ударов по разным частям тела, еще три раза остался без обеда, два раза без завтрака и один раз без ужина. Хамбер довел его до слез задолго до конца эпопеи, и все же уходить Джефф не хотел.