Последний брат

Соколов Лев Александрович

Вытащили из торок еще до похода заготовленные на темный случай походные лампады…

Хунбиш, узрев приготовления, явился от своего костра, поинтересовался, в чем дело, и попытался отговорить. Амар однако уперся, и Хунбиш через некоторое время пошел на попятный — как будет угодно тайши Амару. Лицо у Хунбиша при этом было абсолютно несчастное.

— Вон как братнин посланец печется о тебе, — заметил Трофим Амару, пока Хунбиш отбегал к костру кликнуть слуг и взять плащ. — Никуда одного отпустить не хочет.

— Ага… —

согласился Амар с непонятным выражением лица. — Никуда.

Довмонт, увидев сборы и узнав в чем дело, отрядил идти с Амаром Мешу и еще трех этериотов.

— Видимо, у него тоже четкие инструкции, как охранять члена царского рода, — заметил на это Трофим на ухо Титу.

— Ну, — согласился Тит. — Эх, Амар, Амар, не побегает он теперь в одиночку-то… Теперь небось и по малой нужде придется ходить почетной процессией. Положение обязывает.

— Даже и не знаю, завидовать тому или нет… — хмыкнул Трофим.

— А ты примечай, вот оно — бремя власти.

— Какая ж у Амара власть?

— Отсветом от брата падает, и того хватает.

— Хм…

В результате образовалась внушительная процессия, которая двинулась в сторону предполагаемой каменоломни. Те этериоты, которым посчастливилось остаться у костра, кривили рожи в ухмылках и шептались, надо понимать, обсуждая, как дуркует каганский родственник. Но не болтать громко вслух у них соображения хватало. Разболтанность этериотов имела не всегда понятные, но похоже, четкие границы.

Вход в каменоломню, скрытый в кустах оказался укреплен мощными деревянными балками, потемневшими от времени.

— Крепкие, — сказал, хлопнув по одной из них, Меша. — А по виду так уже бог знает сколько лет как все заброшено здесь.

— Может специальным составом обработаны, — подал голос один из шедших с ними этериотов.

Амар посветил внутрь лампадой, и подсвечивая себе, пошел внутрь. Остальные гурьбой двинулись за ним.

Здесь, внутри, видимо когда-то добывали белый известняк — стены будто сами начинали мерцать, подсвеченные светом лампад. Зато потолок был угольно черен от копоти когда-то горевших здесь факелов.

— О, первое сокровище! — Тит легонько пнул лежавший на земле костыль из потемневшего от времени металла. — Видно, действительно давно никто не был — иначе утащили бы в хозяйство железяку.

Амар огляделся. Вытащив толстяка Хунбиша, он испытал мелочное удовольствие, заставив испытать неудобство тому, кто со льстивыми улыбками и лукавыми речами вез его на убой. Но теперь, стоя в толпе людей, которые поперлись в заброшенную рукотворную пещеру по его прихоти, он испытал и чувство неловкости.

— Еще чуть пройдем, и обратно, — чисто из упрямства сказал он и пошел в темнеющий скрепами проход. Через несколько метров ход получил боковое ответвление. Прежний продолжал идти прямо

внутрь, а новый уходил налево. Амар свернул туда и оказался в неожиданно широкой комнате. Низкий потолок был так же закопчен, в стенах виднелось несколько небольших ниш, в которых когда-то что-то хранили. Под ногой Трофима тихо взметнулся в каменной пыли клок какой-то старой материи.

Амар подошел к стене и поднес поближе лампаду. На грубом белом камне темнел стилизованный силуэт рыбы со вписанными в него буквами. В мерцающем переливчатом свете лампады казалось, что рыба шевелится и плывет, лениво перебирая хвостом.

— Что за знак? — спросил Юлхуш.

— Наверное, он защищал рабочих от злых духов, — предположил Меша.

— Защищал, — кивнул задумчиво Тит. — Только не рабочих. К тому моменту как здесь нарисовали этот знак, каменоломня, скорее всего, уже была давно заброшена.

— Откуда знаешь? — спросил Трофим.

— Те, кто рисовал такие, прятались от людей. Эта рыба — знак первых христиан.

— А зачем им было прятаться? — спросил Меша. — Кто же мог посметь обидеть христиан в Романии?

— Могли… — пробурчал Амар. — Сами христиане и могли. Одни других. Нам, муголам, откуда люди слово о Христе принесли? Из Романии. Не по своей воле они отсюда бежали. Истребляли их тут. Были великие гонения.

— У нас на Руси старую веру отчичей и дедичей тоже теперь не жалуют, — вмешался Меша. — Я потому и пришел служить под руку ромейского василевса, что дедовскую веру чту. А василевсу все равно, какой веры воин, пока тот держит за него меч… Мы с христианами верим в разное, вот они и гнобят нас на Руси. А за что христиане христиан истребляли? Одной веры человеки.

— Когда это кому мешало? — хмыкнул один из этериотов. — Не зря говорят — из трех воинов двое в каганы метят. Небось, главенство делили.

— Всякое было, — сказал Тит. — И власть делили, и в вере сойтись не могли. Вера одна, а верят по-разному. Вот и спорили, одна сущность у Бога или несколько? У сына Его тело земное было, или только людям казалось? Как будто Бог им об этом рассказывал…

— Ну, Тит. По краю ходишь… — буркнул Трофим.

— Да ладно. — Отмахнулся Тит. — А вообще, кто эту рыбу нарисовал, скорее не от братьев во Христе прятался. В Романии ведь тоже старая вера была, и она первых христиан неласково встречала. Вот те и прятались, пока сил не набрались.

— А почему рыба? — спросил Меша. — У вас же, христиан, главный знак — столб с перекладиной, где сын вашего Бога распнут.

— То теперь. — Потер нос Тит. — А первые христиане, чтоб себя отличать, рыбу рисовали. Это в память о том, как Иисус повел за собой рыбаков, сказав «пойдемте, я сделаю вас ловцами человеков». Рыба символ того, что людей нужно уловить к Божьей правде.

— Ну да, к правде! — Снова фыркнул Меша. — Вот вылезем отсюда, я тебе одну историю расскажу…